Женщина смутилась. Она пожалела, что лишний раз необдуманно напомнила о своем сыне.
— А вы католики?
— У нас пополам. Я сама католичка, а муж православный.
Тут заговорил хозяин:
— Я всю свою жизнь из хлопот не вылезал. Иному кажется, если у кого что есть, так оно ему с неба готовое свалилось. Мне давно еще, когда я с военной службы вернулся, сам пристав советовал в стражники подаваться. А только я не захотел: натура у меня такая, что не могу я с плетью или со штыком над человеком стоять. А полицейский только тем и кормился. Я люблю с людьми по-хорошему. Жили мы с отцом на участке за лесом — вы, когда шли, видели ту деревню. Я тот участок продал, купил вот этот. Здесь как раз панская земля в сельскую клином врезалась, то и дело потравы случались. Вот пан ее и продал. Денег у меня не хватало, я в местечке было лавочку открыл, а потом стал коров и свиней перекупать. Расплатился с долгами, землю начал людям исполу сдавать, а сам пошел к тому же пану управляющим. Пять лет прослужил, а потом тут построился. Немало труда было положено... Беспокойство-то какое... А теперь все это будто так, до поры до времени... Надо бы постройки осмотреть, изгородь починить... Да вот, может быть, поспокойнее станет: война, разруха...
— А что же вы при поляках свой хутор не осмотрели? Ведь спокойно было. И власть была твердая,— сказал Кондрат Назаревский, поглядывая на хозяина.
Тот вдруг умолк. Больше он о себе уже не заговаривал. Только про пана сказал:
— При всех властях теперь нелегко — известно, война. При поляках приезжал сюда пан, тот самый, у которого я землю купил. Обнищал за это время и он. Еще в начале революции удрал из своего имения и жил в нашем городке, в уезде. Незадолго до поляков поехал я однажды в город, встречаю его, а он первый со мною здоровается. Достал из кармана кисет, стал цигарку свертывать и говорит мне: «Вас я своим табаком не угощаю». Закурил он, а я по дыму чую — странный какой-то табак. «Что это вы, спрашиваю, курите?» — «Вишневый лист», отвечает. И показал. Смотрю — правда.
— Боже мой, боже! — отозвалась хозяйка.
— Бедный пан! — покачал головой Кондрат Назаревский.
Пошли к подводе. Запряженная лошадь была высокая, тощая — кожа да кости, с казенным клеймом на бедре. Переднюю ногу, согнув в колене, она держала на весу.
— У нее нога болит?
— Болит. Ее на той неделе солдаты бросили на дороге, за лесом, а я подобрал и малость отходил. Авось как-нибудь довезу вас. Не пропадать же вам тут без подводы. Поедем помаленьку. Но, малый!
