Нигде ни огонька. Прислушавшись к тишине, человек пошел прямо на хутор.
Все было как обычно: когда впереди зачернел хуторской забор, возле него с земли поднялся другой человек.
— Толик? — спросил он.
— Отец? Все в порядке?
— Можешь войти в дом.
Две собаки, которые так набросились на Кондрата Назаревского, теперь виляли хвостами и терлись о голенища сапог своих хозяев. Отец и сын вошли в кухню через черные сени. В сенях загоготал сонный гусь. Собаки остались на дворе. Скуратович зажег лампу: окно, как и всегда в таких случаях, было завешено ватным одеялом. Толик закурил.
Это был совсем еще молодой парень, рослый и крепкий. Возможно, что он выглядел моложе своих лет. И сапоги и галифе с гимнастеркой, подпоясанной широким ремнем, были очень похожи на красноармейские.
— Вот что, — сказал отец, — опять в местечке расклеили объявление... Говорят — последнее. Кто из дезертиров и после этой бумаги не явится, того отдадут под суд. А кто явится в течение трех дней, тому ничего не будет.
— Ничего не будет, кроме того, что в часть погонят... Спасибо за милость, — флегматично заметил сын. — Читал я эту ихнюю бумагу. Пускай сами ее употребляют.
— Оно так, — согласился отец. — Только бы переждать это время, спрятаться, а там авось бог поможет. Говорят, что из-под Варшавы их уже начали гнать.
— Что еще слыхать?
— Реквизиция будет.
— Может быть, уже приезжали?
— Нет. Меня самого в волость вызывали. Сегодня. Спрашивали, сколько могу сдать старого хлеба и сколько собрал нового.
Отворилась дверь, и старая Скуратовичиха внесла туго набитый мешочек. Она заплакала.
— Боже мой, боже! В такие годы парень не живет, а хоронится в лесу, чтоб людям на глаза не попадаться.
Спустя минуту Толик Скуратович сидел за столом и ел, а еще минут через десять он уже выходил с хуторского двора. Он нес мешок с продуктами и прижимал под гимнастеркой револьвер. Толик шел спокойно и даже тихонько насвистывал. Он надеялся, что без всяких приключений как и всегда, дойдет сейчас до ельника и там примкнет к своей компании. Он уже минул развесистый дичок, когда где-то вдали, по ту сторону хутора, послышался как бы конский топот. Толик нащупал под гимнастеркой оружие и вернулся к дереву. Прислонился и стал вслушиваться.
«Если бы что-нибудь такое, — подумал он, — собаки отозвались бы».
И действительно, собаки тут же дали о себе знать. Послышались ожесточенный лай и визг. Но больше ни звука, как если бы собаки лаяли на мертвого. А Толик стоял, притаившись, под грушей и прислушивался. Он увидел, как в окнах на хуторе засветился огонь. Затем уловил человеческие голоса, но слов разобрать не мог. Заскулила собака — видно, ее ударили. Вдруг все стихло, и вот он расслышал тихие голоса уже по эту сторону хутора и стук копыт на дороге.
