По возвращении в «Трэвел Инн» папа продолжает пить – наверное, чтобы забыться. Он допивается до того, что на следующий день практически ничего не помнит. У меня не хватает духу спросить, почему он так себя ведет, – сомнение в его правоте может обойтись мне слишком дорого.
Наутро у папы и мысли нет, что он сделал что-то не так. Он идет в магазин за своим дешевым вином и содовой и начинает день со спритцера.
Заголовки газет причиняют мне боль, но говорят правду: «Теннисный папаша из ада», «Отец из ада снова за свое». Я стараюсь не смотреть на фотографии отца, укутанного в английский флаг, взятого под руки полицейскими, размахивающего золотой картой American Express. Наконец, я стараюсь не думать о том, что мой папа стал главным психопатом Уимблдона-2000.
Он винит в своем позоре всех вокруг. В его глазах всегда виноват кто-то другой. Моей же реакцией становится ярость, и я вымещаю ее в своем матче. С корта № 13 я сношу американку Бри Риппнер. Я холодно уничтожаю ее под тихим и трезвым взглядом отца – 6:2, 6:1. Мне требуется всего 44 минуты, чтобы избавиться от нее. Я вышла в четвертый круг, еще не проиграв ни сета. Спортивные журналисты сходятся во мнении, что я способна дойти до полуфинала. На корте я чувствую себя неудержимой, хоть за его пределами все и рушится.
В день моего матча с Кристиной Бранди отец ведет себя как паинька. Взгляд у него, как всегда, недовольный, но он хлопает тихо, почти ничего не говорит. Несколько недель назад Кристина обыграла меня, что спровоцировало отца на увольнение Тони. Сегодня я обыгрываю ее 6:1, 6:3.
Во время матча я непроизвольно смотрю на него, и все замечают, что сегодня главное действующее лицо – он. На пресс-конференции меня спрашивают, играла ли я в этом матче за двоих. Я отвечаю, что все, что делаю, я делаю для себя, но это полная ерунда. Как бы я ни любила теннис, я играю не для себя. Я бесконечно воюю за то, чтобы был доволен мой отец.
После победы над Бранди я сообщаю репортерам, что мы уволили Рочи – лучшего тренера в туре и самого доброго человека на свете. Мне до сих пор стыдно от того, как мы это сделали, но журналистам я об этом не рассказываю – наоборот, ухожу от их ответа и говорю, что решила полностью положиться на работу с отцом. «Его я слушаю больше всех», – говорю я. На вопрос про реакцию Рочи я отвечаю: «Думаю, он расстроился, – а потом добавляю: – Мы с папой хотели провести этот эксперимент и посмотреть, что из него выйдет. Испытать что-то новое, чтобы затем продолжить работать вдвоем».
