Служанка покачала головой, и тут Флора, состроив умильную рожицу, быстро добавила:
— Ах, какие у вас дивные серьги! А знаете, ведь вы гораздо красивее тёти!
Люси была явно польщена, хоть и замахала руками. Тут хитрая девчонка горячо её поцеловала.
— Какая у вас нежная кожа! Я так вас люблю, Люси! Ведь вы ничего не скажете тёте, правда?
— Ну хорошо, хорошо, — сдалась служанка. — Только быстрее входи и переоденься. Ты же знаешь, хозяйка не любит это платье.
— Ещё поцелуй, и я бегу! — пропела Флора.
Всё утро она вела себя примерно.
— Ей необходима твёрдая рука, — убеждённо говорила госпожа Дезобер мужу. — Она, пожалуй, научится светским манерам.
— Конечно, у неё есть хорошие задатки и она бывает так мила!.. — отвечал он. — А вдруг мне удастся приохотить её к учению, научить считать и правильно писать? Ведь она так невежественна…
— Попробуй. Это её займёт. Только будь построже, пожалуйста.
Флора пришла в смятение: так вот что её ждёт! Она бы наотрез отказалась, если б не утренняя выходка — воспоминание о ней смущало её покой. Она невнятно пробормотала «хорошо», и дядя потрепал её по голове.
— Вот и славно. Пойдём в столовую, там спокойнее.
Орудия пытки — разлинованная бумага, карандаши, книга — были уже готовы; Флора даже зажмурилась. Зато дядя, сидя перед ней, сиял от радости. Он перелистал книгу, ткнул толстым пальцем в какую-то строчку и повелительно изрёк:
— Пиши: «Всем известно, что равнина — это ровная, земная поверхность». Как ты медленно пишешь! И не высовывай язык. Ну-ка, дай сюда!
Дядя смотрел на её каракули, с трудом разбирал. Вот что написала Флора:
«Всем известна што рафнина эта ров на я зем на я по верхнсть».
Дядя прочёл, перечёл, словно не веря своим глазам.
— Что это такое? Что ты написала? — наконец выговорил он.
— Всем известно, что равнина — это ровная… — покорно ответила Флора.
— Нет, это просто невообразимо! А орфография? Что же ты делала в школе?
— Я сидела рядом с Генриеттой Ниту́ш, — живо отозвалась Флора. — И мы болтали о танцах… А учительница у нас уродка, и однажды…
— Довольно! Сколько будет девятнадцать и шесть?
— Пятьдесят восемь. А теперь я пойду играть. Можно?
— Иди, иди, — бормотал, вытирая вспотевший лоб, господин Дезобер. — Вот тупица!
Флора сорвалась с места и понеслась в сад, зеленевший позади дома. Он ей не очень нравился: прямые аллеи, клумбы, окаймлённые самшитом. Вот за стеной раскинулся сад, без клумб — большой, тенистый, и ей вдруг ужасно захотелось посмотреть, что там творится. И она ловко взобралась на стену.
