Отбросить шкуру означало стать новорожденной, обнулить жизненный опыт. Смыть годами накопленные представления о самой себе, основанные на общественном одобрении и социальных установках. Однако я поняла, что только пройдя болезненный выход из зоны комфорта, я смогу развивать свои скрытые способности, о которых раньше даже не догадывалась. В конце концов, шкура, как доспехи, скрывала то, кто я есть на самом деле. Более того, стало казаться, что люди обращают внимание на блеск доспехов, забывая о своей истинной природе. Но если попытаться вспомнить о ней, шкура будет не нужна. Неожиданно я стала замечать важные изменения: если раньше мой ум тревожился вопросом, что будет завтра, чем закончится новое испытание, что про меня подумают другие, – то отныне я просто бросила попытки контролировать будущее и спорить с судьбой. Только вот кулаки… По-прежнему мои кулаки каждое утро были плотно сжаты.
В середине зимы погода в Новороссийске вдруг стала совсем безжалостной.
Оказалось, что прожив в Петербурге всю жизнь, никогда не сталкивалась с такими сильными ветрами. Они без спроса врывались в город, как воры. Лихо переворачивали огромные фуры, как маленькие дети переворачивают жуков. Даже прячась в стенах «Трапезунда», я не могла им противостоять. Ледяные воры не знали жалости и не видели абсолютно никаких преград на своем пути. Люди прятались в домах, жизнь в городе замерла, но мне приходилось ходить в суды почти каждый день.
Все мои иски были приняты. Однако по велению невидимой силы они попали на рассмотрение к той же судье Ивановой. Судья, конечно же, оставила их без движения, а в некоторых и вовсе отказала. Я уперлась в стену, все еще не веря, что так бывает. Адвокаты тем временем наперебой предлагали свою помощь по написанию кассационной жалобы на решение от 12 января и требовали от меня лишь одного – чтобы я отфотографировала дело от корки до корки и выслала им материалы. Вынужденная вновь посещать место своей экзекуции, где продается все и вся, сдерживая внутреннее возмущение, я переступила порог Октябрьского суда города Новороссийска и попросила в канцелярии два тома нашего дела для ознакомления. Работницы беззастенчиво перешептывались, косясь в мою сторону.
Фотографируя страницы одну за другой, я вдруг наткнулась на фотографии Ксюши, которые Проценко зачем-то приобщил к делу уже после решения суда. Вероятно, он не желал, чтобы я видела ребенка даже на фотографиях. Моя Ксюша была запечатлена с Ромой на фоне различных городских парков, она гуляла на детских площадках или держала игрушки в неизвестной мне домашней обстановке. Странно, что на некоторых Ксюша улыбалась. А Рома улыбался со всех фотографий. Изображений было так много, кажется, около двадцати, что мне стало казаться, что вот-вот смогу услышать голос ребенка. Они были наклеены по две штуки на листы формата А4, листы еще не успели пришить к нашему двухтомному делу. Рискуя быть удаленной из канцелярии, наплевав на все приличия, если они вообще могли иметь место в этой ситуации, я просто взяла и спрятала несколько листов с фотографиями моей дочки себе в сумку. Затем в глаза бросились те «странные бумажки» из психо-неврологического диспансера. Значит, кроме частного психолога Тютюник, Проценко решил подстраховаться еще и «официальными» внесудебными заключениями. Я боялась читать, что там написано. Но мне было необходимо их сфотографировать. В глаза едкой кислотой бросились слова, подписанные врачом ПНД Гавриленко:
