Или все-таки правильно? Если нет, то откуда в Василисе это ощущение счастья, такого близкого, что лишь руку протяни.
Или даже тянуть не надо.
— Вы теперь будете плохо обо мне думать, — сказала она первое, что в голову пришло. — Но даже если так, мне все равно.
— Не буду. О вас нельзя думать плохо.
Ее обняли.
И укутали. И прижали к себе. И просто… просто дождь длился и длился, и Василсие совершенно не хотелось, чтобы он когда-нибудь да закончился. Она стояла, совершенно невозможным образом прижимаясь к мужчине, опираясь на него, и не испытывала ни сомнений, ни угрызений совести.
Если бы Марья видела…
Как хорошо, что она не видела… но спрашивать станет, а Василиса совершенно вот не умеет врать. А если сказать правду…
Она покачала головой.
И посмотрела на небо, которое начало светлеть, словно издеваясь. Еще несколько минут, и дождь вовсе прекратится, а без него все станет прежним. И… и, наверное, Василиса поступила плохо и неправильно, даже не потому, что невозможно женщинам поступать столь… вольно, но она ведь проклята.
И как знать, не пробудит ли ее неосмотрительность это проклятье к жизни.
Руки похолодели от одной мысли о подобном.
— Что не так? — Демьян Еремеевич нахмурился.
И осмотрелся, силясь найти источник ее волнения.
— Проклятье, — призналась Василиса. — Я… не понимаю, как оно работает, но сказали, что оно есть, и если так, то… может… мне не стоило…
— Есть, — приложив палец к ее губам, Демьян заставил Василису замолчать. — Определенно есть. Я его даже вижу, но оно не страшное.
— А какое?
Смертельное.
Опасное.
И как он может говорить, что не страшное? Это даже обидно. Немного.
— Похожее на тучу. Тучку, — поправился Демьян. — Маленькую.
Он пальцами показал, до чего крохотна эта тучка.
— И пушистую. И я не чувствую от него опасности. А, как выяснилось, единственное, на что я годен, это чувствовать опасность.
Может, когда почувствует, уже будет поздно?
Небо же окончательно очистилось, быстро, как бывает это лишь на взморье, и выглянувшее солнце полыхнуло жаром. И холод, было пришедший с дождем, отступил. Пройдет четверть часа и о непогоде вовсе напоминать будут лишь редкие лужицы. А к вечеру и их не станет.
Василиса убрала щит.
И огляделась.
Улица была еще пуста, но…
— Скажите, — она прикусила губу, не зная, прилично ли говорить о делах сразу после поцелуев. Не покажет ли это ее бессердечною. Но все же… — А ваш… племянник… когда прибудет?
— Думаю, что на днях. Ему собраться надобно. И дела передать, нельзя же их просто взять и бросить.
