— Тогда, может, стоит…
— Я не умею держать купол в движении, — повинилась она.
— Я умел, но… теперь, кажется, от меня никакой пользы.
Чистая правда.
И со службы его попросят, возможно, выпроводят в почетную отставку и даже наградят именною саблей за проявленный героизм. Правда же состоит в том, что не нужны на службе люди обыкновенные, то есть нужны, но простыми жандармами, в кои его не разжалуют, ибо неудобно.
Вздох удалось подавить.
— Быть может, еще наладится?
— Быть может, — согласился он легко, не желая огорчать Василису. А та поняла, но промолчала, и губу закусила. И…
— Моя прабабка… та, которая вызвала проклятье… она была родом из степи. И принесла в подарок мужу табун золотых лошадей. Я их видела. Они и вправду будто из золота сделаны… — взгляд ее затуманился. — Но потом что-то случилось… нехорошее. И лошадей не стало, а она была. И жила долго. И дети ее наследовали отцу, стало быть, брак признали законным. И мне хочется верить, что уж мой-то дед не стал бы нарушать клятву. Правда, тогда не понятно, куда подевались лошади.
Капля воды, запутавшаяся когда-то в прядях, ползла по щеке, и Демьян ее смахнул.
— А тетушка… она их тоже видела, получается. И хотела восстановить. Как породу… она выискивала те, в которых могла течь утерянная кровь. И может, у нее получилось бы, но она умерла. А конюшен не стало. И я тоже отчасти виновата. Она ведь меня учила, надеялась. А я…
Василиса вздохнула.
И сама потянулась навстречу.
В пятнадцать Василиса тайно, стыдно, мечтала о первом поцелуе, живо представляя себе, как это будет. В семнадцать поняла, что мечты весьма далеки от реальности, а реальность скучна и порой даже неприятна, хотя признаваться в том не след. В восемнадцать она совершенно в ней разочаровалась и даже радовалась, что правила приличия не позволяют долго находиться наедине с мужчиной, полагая, что именно это и избавляет женщин от такой докуки, как поцелуи.
В тридцать два она вдруг осознала, что ничего-то в поцелуях не понимает.
И в мужчинах.
И… вообще иной раз реальность ничуть не хуже, а порой и лучше тех розовых наивных мечтаний. Что в этой реальности все… реально, как бы ни смешно это звучало.
Легкое касание губ.
Чужое тепло.
И нежность. Осторожность, будто она, Василиса, столь хрупка, что и прикоснуться к ней страшно. Стук крови в висках. Сердце, что ухнула куда-то в пятки, а потом вернулось, заплясало в груди. И желание смеяться и плакать.
И танцевать.
Можно прямо под дождем. И тогда люди, если увидят, сочтут, что Василиса безумна. Наверняка, так оно и есть. Разумные девушки не поступают так… так… неправильно.
