— Ну и жадюга же ты, Козьма, как погляжу! — выговаривает ему Осокин. — Мало у тебя табаку в запасе! Можно бы уже, кажись, на окурки-то и не зариться.
Ничуть не задетый за живое и отнюдь не думая оправдываться, Козьма с тупым равнодушием ссылается на нашу зависть.
— Дерево просто — не человек! — гневно вскипает Андрей.
Прислушиваясь к их перебранке, Бобик не сводит с обоих внимательно изучающих глаз. Подойдя к Жилину, он осведомляется:
— Нихте раухен?[32]
— Я, я! Найн табак, гер вахман![33]
К нашему изумлению, Бобик неожиданно для всех лезет в карман и, вытряхнув портсигар, подает Козьме сигарету. С той же нескрываемой жадностью схватив ее, Козьма прячет подачку в потайной карман.
— Гут арбайтен![34] — поощряет его лучше работать Бобик.
Купленный необычным вниманием и неожиданной милостью, Козьма с усердием принимается за работу и начинает неистово долбить мерзлую землю. Не спуская с него глаз, Бобик внимательно следит за ним и, отойдя в сторону, долго хмурит свой узкий лоб, словно обдумывая какое-то важное решение. Когда на участке появляется делающий обход фельдфебель, Бобик долго что-то ему поясняет, указывая на Жилина. Выслушав Бобика, фельдфебель одобрительно улыбается и перед уходом отдает ему какое-то распоряжение. Ничего не поняв из их разговора, мы тем не менее приходим к заключению, что у Бобика и фельдфебеля созрело какое-то определенное решение в отношении нас.
— Опять задумали что-то, — заключает Осокин. — Их волчья доброта мне давно известна, а вот повадки разгадать не могу. Не разберу, куда гнут, да и все тут. Уверен только, что не к добру.
Перелом в немцах вызывает в нас вполне естественное беспокойство. Долго ли так будет? К чему это приведет? Вот вопросы, которые нас теперь мучают. От поведения немцев зависят не только условия нашей тягостной жизни в плену, но и сама жизнь. Перемена в немцах отражается и на лагерной полиции. Полицаи даже не заглядывает в палатки. Не беспокоят и не бьют нас. По возвращении с работы мы имеем теперь хоть относительный отдых.
Слухи одни другого нелепее рождаются среди нас, ползут по лагерю от палатки к палатке и умирают, не получив подтверждения. Нельзя не упомянуть об одном из них, продержавшемся долее других и пущенного по лагерю все тем же Павло-Радио, одним из основных и общепризнанных поставщиков всевозможных параш. Его энергия на различные проказы, выдумки и самые нелепые толкования неистощима. Неизменно по утрам, едва прозвучит сигнал подъема, первым в палатке раздается его задиристый голос, вызывающий подчас всеобщее раздражение.
