Вслух ли прозвучал отчаянный вопль (что кажется невероятным) или мысленно, но в любом случае важно, что он был искренним, не для публики (вокруг ни души), и нет тут никакой театральщины. «Он всё еще осуждал себя и каялся». Человек, способный покаяться и осудить себя, может в дальнейшем сделать много хорошего. Морозка, естественно, расценил поступок Мечика как «гнусное предательство», а партийный писатель Фадеев дал себе волю в полной мере заклеймить отщепенца: здесь и самовлюбленность, и «тихонькое паскудство», и равнодушие к судьбе товарищей. Но из этого же романа следует, что в натуре Мечика преобладали не самовлюбленность, а рефлексия и недовольство собой, не «паскудство», а честность, не равнодушие к судьбе товарищей, а человечность. И если «лучше, чище, благородней казался он сам себе до совершенного поступка», так ведь и это верно.
Я не хочу в данной статье давать политическую оценку и современную трактовку сущности гражданской войны – об этом написано много. Но и в рамках фадеевской концепции наш герой в целом выглядит не так уж скверно. Не собираюсь оправдывать Мечика в последнем эпизоде: что плохо, то плохо, поступок отвратительный. Но психологически объяснить его можно и нужно, и я попытался это сделать, прибегая к помощи… автора, которого обильно цитирую.
Однако то, что произошло, никак нельзя назвать предательством: тут не было ни осмысленной сделки с совестью, ни злого или корыстного умысла, ни даже молниеносного осознания (а оно было необходимо) последствий своих действий. Я и поступком-то затрудняюсь назвать мгновенную реакцию сонного и изможденного Мечика, его роковую ошибку, а когда через минуту после падения под откос он услышал выстрелы и начал что-то соображать, ему стрелять было уже совершенно бесполезно. Предать партизан он не мог по своим убеждениям: вспомним, с каким презрением он говорил Левинсону о людях, которым безразлично, кому служить – Колчаку или Советам. По идейным мотивам он и в отряде оставался, и в боях участвовал. «Бегство» было для него самого неожиданностью. Если бы это был обдуманный поступок (как, например, у Рыбака в «Сотникове» Василя Быкова), разве Мечик так страдал бы, так мучился? Разве он не пытался бы как-нибудь оправдать себя в собственных глазах? Эгоист и себялюбец непременно поступил бы именно так.
Подведем итоги. Желая показать процесс и результаты перевоспитания человека в огне гражданской войны, Фадеев, судя по всему, собирался противопоставить революционное и моральное совершенствование «простого» человека – Морозки – политической и нравственной деградации интеллигента Мечика. Не получилось. Хотя бы уже потому, что развитие Мечика происходило быстро по восходящей (с точки зрения революционного автора) и его скверный поступок в последней главе не явился следствием его взглядов и поведения, описанных на протяжении шестнадцати предыдущих глав, а вступает в противоречие с ними. В то же время процесс «переделки» Морозки отражен слабо, и его самоотверженный поступок в конце книги продиктован, как следует из текста, не преданностью марксистско-ленинским идеям и не приобретенной «закалкой» характера, а тем же чувством товарищества (или компанейства?), которое владело им еще до революции, когда он «не выдал зачинщиков».
