Проходит время. Новое сражение, и юный партизан снова доказывает, что он отнюдь не никчемный, не ленивый и не трус: «Мечик, увлеченный общим потоком, мчался в центре этой лавины. Он не только не испытывал страха, но даже утерял всегда присущее ему свойство отмечать собственные мысли и поступки и расценивать их со стороны… и вместе со всеми на совесть старался догнать врага…»
И вот уже предпоследняя, 16-я глава. Отступление, точнее, попытка уйти от преследующего неприятеля, сложнейший переход через болото, через трясину под пулями многочисленных врагов. «Придавленные, мокрые и злые» бойцы спешно уходят, бегут часовые, «партизаны… бросились бежать». А что же Мечик? Он не в городе, он здесь, со всеми, да еще его лошадь сорвалась с гати на болоте, и Мечик, спасая ее, изо всех сил тянет канат и зубами распутывает узел веревки, стянувшей передние ноги лошади.
Когда же наконец обнаружатся пресловутые эгоизм и трусость Мечика? Что-то медлит Фадеев с разоблачением своего нелюбимого героя. Уж не потому ли, что фамилия, данная им персонажу, смутно напоминала ему фамилию какого-то настоящего Мечика (как выяснилось позднее, когда роман был уже издан, действительный Мечик был известен на Дальнем Востоке как вполне достойный человек)?
Но замысел надо осуществлять, и вот она, последняя глава. Дамоклов меч, угрожающе висевший над невинной головой Мечика, стремительно падает. Мечик с Морозкой – в дозоре. Испытав новичка и проникшись к нему доверием, молодой Бакланов, видимо, плохой психолог, сформировал несовместимую разведывательную пару: Мечик и ревнующий и ненавидящий его Морозка. Оба они – в «сонном, тупом» состоянии, «не связанном с окружающим миром», в состоянии «крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли…» И вот в таком состоянии застают его внезапно выросшие перед ним вооруженные казаки. Лошадь, испугавшаяся раньше всадника, отбрасывает Мечика в кусты, и он, не успев опомниться и что-либо сообразить, «стремительно покатился куда-то под откос». Мгновенная инстинктивная реакция самозащиты при неожиданно возникшей смертельной опасности. Испугался? Да. Струсил? Да. Но вспомним, что в это же время на «побледневших и вытянувшихся лицах партизан», услышавших выстрелы, появилось выражение «беспомощности и страха». Так чего же мы хотим от юнца Мечика? В этот момент он был во власти чувства опасности, только чувства, осознание последствий позорного бегства пришло к нему через несколько минут. «Глаза Мечика сделались совсем безумными. Он крепко вцепился в волосы исступленными пальцами и с жалобным воем покатился по земле…» «Что я наделал… о-о-о… что я наделал, – повторял он, перекатываясь на локтях и животе и с каждым мгновением всё ясней, убийственней и жалобней представлял себе истинное значение своего бегства… – Что я наделал, как мог я это сделать, – я, такой хороший и честный и никому не желавший зла, – о-о-о… как мог я это сделать!» И он, вытащив револьвер, пытается, но не может покончить с собой.
