И это великодушно предлагает человек, слышавший немало обидных слов от ненавидящего его партизана! Безответная игра в одни ворота.
По-доброму Мечик относится и к Бакланову: «…он убеждал Бакланова в том, какой тот хороший и умный, несмотря на свою необразованность». Насколько контрастно отношение Мечика к людям – и окружающих к нему! Порой даже кажется, что Мечик, вопреки мнению автора и критиков, обвиняющих его в индивидуализме, себя любит не больше, чем других людей. По отношению к себе он, склонный к самоанализу, нередко комплексующий, достаточно самокритичен. Окруженный недоброжелателями, он приходит к убеждению, что обитает «наедине со своими мыслями в большом враждебном мире».
В принципиально важной беседе с Левинсоном Мечик предельно искренен и откровенен: «Я ко всем подходил с открытой душой, но всегда натыкался на грубость, насмешки, издевательства, хотя я был в боях вместе со всеми и был тяжело ранен… ни от кого не вижу поддержки». Это сущая правда. Но хоть как-то Левинсон откликнулся на крик души юноши? Он откликнулся… мысленно: «Вот тебе и на… ну – каша!» – и обошел молчанием справедливые жалобы партизана. Зато, ни на минуту не забывая, что он начальник, стал опровергать краткую, но острую критику положения дел в отряде. Однако мы не знаем, какими словами опровергал критику Левинсон. Видимо, в этой центральной сцене романа Фадеев не нашел веских, убедительных доводов и в растерянности отделался безликой общей фразой: «И Левинсон стал привычными словами разъяснять, почему это кажется ему неверным». Вот те раз! «Привычными словами». Какими же? Можно подумать, что от многих людей он уже слышал подобные речи. Но скорее всего, таких речей он ни от кого не слышал и «привычные слова» говорил прежде по другому поводу. Нужны были честность и смелость Мечика, чтобы высказать всё непосредственно командиру отряда. И куда вдруг делись убежденность и категоричность Левинсона? Откуда такая неуверенность выражения: «кажется ему неверным»? Не потому ли. что Левинсон хотя бы не полностью, но осознавал правоту Мечика, однако не позволял себе признать ее? И мысленно Левинсон, не найдя аргументов для отповеди Мечику, оперирует лишь оскорбительными определениями, называя его «нищим», «слабым», «ленивым», «безвольным», «никчемным пустоцветом». Стоило Мечику откровенничать и метать бисер! А ведь мог бы понять Левинсон искреннего и доверчивого юношу, постараться помочь ему. Ведь и сам когда-то был таким же «тщедушным мальчиком» «с большими наивными глазами»; таким же романтическим юнцом когда-то пришел в партизанский отряд и сам Фадеев, таким поначалу был и герой «Конармии» Бабеля… Можно ли этих людей, этих литературных персонажей называть «никчемными людьми» и столь безжалостно унижать их?!
