Посмотрим же, что это за потрясающая личность и необыкновенная любовь:
Из-за удали бедовой
В огневых ее очах,
Из-за родники пунцовой
Возле правого плеча…
И это все? Больше ничего о достоинствах возлюбленной «девки» Петька не может сказать, вспоминает только, что проводил с ней «хмельные» ночи. Из-за чего же литературный сыр-бор разгорелся? И старшеклассников уверяют, что автор «Стихов о Прекрасной Даме» и «Снежной маски» преподносит это как «глубокое чувство»? Не смехотворно ли? Да и герой-то наш из-за «пунцовой родинки» блудливой особы страдал недолго. Товарищи – «апостолы», увидев пристреленную Катьку, не моргнув глазом, перешагнули через труп, гаркнув: «Лежи ты, падаль, на снегу» (она же – «дура», «холера»). А Петрухе сказали несколько несочувственных слов. И что же?
Он головку вскидавает,
Он опять повеселел.
Единственная сознательно не зарифмованная строка в поэме. Она останавливает изумленное внимание читателя, который, возможно, сделает вывод: «Ничего себе „глубокая любовь“, „духовность“, „сложная личность“ …На нее и рифмы жалко». К тому же прямо за этой строкой следует:
Эх, эх!
Позабавиться не грех!
Нет тут никакой высоконравственной могучей любви новоявленного героя, а есть символическая группа бандитов, творящих злодеяния. Не двенадцать апостолов, а скорее по Некрасову, высоко ценимому Блоком:
Было двенадцать разбойников.
Был Кудеяр – атаман,
Много разбойники пролили
Крови честных христиан…
Пьянство, убийство, грабеж…
Они идут вдаль, всё больше погружаясь в «кромешную тьму». В Библии сказано:
Стезя праведных – как светило лучезарное, которое более и более светлеет до полного дня.
Путь же беззаконных – как тьма; они не знают, обо что споткнутся (Прит. 4, 18–19).
Таковы красногвардейцы, изображённые Александром Блоком, такими он их увидел, такой «шум» вместо «музыки революции» он услышал. И давно пора перестать подвергать головы детей старокоммунистической обработке, выдавая черное за белое.
Из статьи в статью кочует оправдательное клише: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому, что там насиловали и пороли девок…» и т. п. Но эти слова Блока лишь объясняют некоторые возможные причины крестьянского мщения, «бессмысленного и беспощадного». Вспоминается рассказ М. Горького о том, как крестьяне, расположившиеся после Октябрьского переворота в Зимнем дворце, с мстительным удовольствием испражнялись в драгоценные вазы, хотя туалеты были рядом. Не думаю, что, даже объясняя причины преступного сожжения любимой шахматовской усадьбы, личной библиотеки, Блок мог бы назвать это святым делом. И ссылки на отвращение Блока к буржуазии, на отдельные устные высказывания о революции и даже на его статьи не всегда помогают при анализе такой поэмы, как «Двенадцать». Да и высказывания Блока противоречивы. В том же январе 1918 года он с горечью записывает в дневнике, что разрушают церкви, даже Кремль, не «во имя высших ценностей», а «только из озорства».
