Так из чего же следует, что Сатин в своем монологе развенчивает Луку, как нас уверяют многотиражные учебники? В пьесе должно было прозвучать осуждение лжи, прославление правды, возвеличивание человека, а сказать это было некому, не было среди босяков в пьесе достойных, и, как признавался Горький, он доверил свои мысли и слова недостойному Сатину – не герою.
Отношение к Луке – сеятелю добра, а не зла, к его идеям и поступкам пора пересмотреть, отказавшись от традиционной тенденциозности, предвзятости, упорного непонимания языка искусства. Восторжествует истина, Максим Горький – создатель умной, талантливой пьесы – не пострадает: его творение сказало зрителю больше, чем его же самооценки, мешающие объективному анализу произведения.
…Большевики правы, опасаясь «Двенадцати».
Александр Блок
Знаменитая странная, неразгаданная поэма Александра Блока. Прошло без малого девяносто лет со дня ее появления, а споры о «Двенадцати» продолжаются и разрастаются. К счастью, миновали те времена, когда дискуссии протекали так, как об этом сказано в известной грустной шутке: по-разному выступили Заяц, Ежик, Лиса и другие, а потом встал Лев и выразил общее мнение, после чего дискуссия прекратилась. Теперь дышать стало легче, однако еще не настало время для категорического суждения и исчерпывающего толкования «Двенадцати». И настанет ли? Но можно попытаться по крайней мере отсечь явно абсурдные и поставить под сомнение неубедительные высказывания о поэме, которыми изобиловали статьи, монографии и школьные учебники на протяжении долгих советских десятилетий.
Из них можно было узнать (главное!), что Блок приветствовал большевиков, прославил, воспел Октябрьскую революцию, что поэма выражает политическое кредо создателя. Проникло в печать утверждение, что поэт отрекся от своего творения. Но автор в «Записке о „Двенадцати“» (1 апреля 1920 года, за полтора года до смерти) опроверг измышления тех и других: «Оттого и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией: например, во время и после окончания „Двенадцати“ я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг – шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в „Двенадцати“ политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи… Я смотрел на радугу, когда писал „Двенадцать“: оттого в поэме осталась капля политики». Поэтому напрасно ставят в один ряд публицистическую статью Блока «Интеллигенция и революция» и его поэму: там Блок – философ и публицист, здесь – художник, поэт, здесь радуга, многоцветность, многозначность и невольная «капля политики». Там рассуждение, здесь изображение. Вообще же от политики Блок и прежде не отстранялся: «„Быть вне политики“? С какой же это стати? Это значит – бояться политики, прятаться от нее, замыкаться в эстетизм и индивидуализм, предоставлять государству расправляться с людьми как ему угодно, своими устаревшими средствами».
