А каким он должен был быть, Лука? Не потому ли он неоднозначен, что и сам Алексей Максимович в ту пору (девяностые годы XIX века – начало XX века) не столь прямолинейно решал политические и философские вопросы и образ Луки явился следствием и воплощением каких-то глубинно назревавших и своеобразно трансформировавшихся идей?
Вот, например, аллегорическая история «О Чиже, который лгал, и о Дятле – любителе истины» (1893). Чиж вдруг запел «песни, исполненные не только надежд, но и уверенности». «До той поры все птицы, испуганные и угнетенные внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой, пели песни… в них преобладали тяжелые, унылые и безнадежные ноты (в „На дне“: „Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно…“ – Г. Я.), и птицы-слушатели сначала называли их хрипеньем умирающих, но потом понемногу привыкли (ночлежники в пьесе. – Г. Я.)… Тон всему в роще задавали вороны, птицы по существу своему пессимистические…» Чиж звал к новой жизни, «идти вперед, уверовать в себя» и т. п. «И все птицы пели, и всем стало так легко, все чувствовали, что в сердцах родилось страстное желание жизни и счастья». Но тут заговорил Дятел: «Я питаюсь червяками и люблю истину… вас нагло обманывают… бесстыдная ложь… А спросите господина Чижа, где те факты, которыми он мог бы подтвердить то, что сказал? Их нет у него…» Ну прямо как в пьесе «На дне»: «Поманил, а дороги не указал». И вот Чиж посрамлен едоком червей, покинут всеми, и жизнь продолжает «течь куда-то мутным потоком», если употребить горьковское выражение.
«А Чиж остался и, сидя на ветке орешника, думал: „Я солгал, да, я солгал, потому что мне неизвестно, что там, за рощей, но ведь верить и надеяться так хорошо!.. Я же только и хотел пробудить веру и надежду – и вот почему я солгал… Он, Дятел, может быть, и прав, но на что нужна его правда, когда она камнем ложится на крылья?“» Аналогия с Лукой очевидна, хотя и не полна, даже последние слова Чижа перекочевали в пьесу и отданы Луке.
Возможно, кто-то скажет, что и здесь писатель обличает Чижа-Луку. Однако впоследствии Горький утверждал, что в образе Чижа отразились его мысли о социальном переустройстве жизни и чувство отчаяния от сознания собственного бессилия. Что же получается: Чиж – Лука – Горький? После спектакля С. Яблонский писал в 1902 году: «Спасибо Луке-Горькому за его лирическую поэму». Разумеется, никакой идентичности нет, и Алексей Максимович неизменно публично распинал Луку, но в пьесе – другое. Автор может не одобрять ход мыслей своего героя, может не любить этого персонажа, но он его создал, и герой живет уже своей жизнью, а читатели или зрители вольны воспринимать и толковать его по-своему. История литературы пестрит подобными примерами.
