— Вот она! Кажется, нашел. Она, «Данке Шен»! — воскликнул он и тут же полоснул иголкой по пластинке. В динамиках прогремело, словно из тучи. Моего здесь ничего не было, но я скривился, и готовый сделать замечание, мол, так не обращаются со старыми вещами. Странное дело, никто не прибежал на дьявольски неприятный звук уродуемой поверхности. Наверное, этот скандинав чей-то родственник, решил я. И тут же в колонках снова взвизгнуло — взад и вперед. Рука безумного профессора дергалась, словно под током. Сам он при этом показывал непостижимое хладнокровие. Вредительство не забавляло, но и не смущало его. Было очевидно, что тошнотворный визг обезображиваемой пластинки не отражается на его настроении. Я стал свидетелем гнетущего варварства — он явно причинял беззащитным предметам непоправимые увечья. Травмы, несовместимые с жизнью, как сказали бы врачи. Это было равнодушие вивисектора к страданиям подопытной жертвы, чьи пронзительные, безобразные в своем отчаянии голоса кощунственно передаются по громкоговорителям.
Мне не хотелось, чтобы он видел меня крадущегося к вешалке, где я поставил свой зонтик. Он убрал руки за спину, и вдумчиво слушал какую-то стопроцентно знакомую мелодию. Я подхватил зонт и направился к выходу. Пьеса окончилась, и дяденька отчетливо произнес: «Это хорошо, но где же Фаусто Папетги?».
В коридоре я покосился вправо и увидел профиль пузатого Жабы — тот, сложив пальцы щепотью, словно крестился, запихивал в заросший волосами рот корейскую закуску, острую морковь. Судя по всему, он не собирался покидать «Стереорай». На вахте было пусто. Экран внешнего наблюдения показывал отрезок безлюдной улицы. Я затворил за собою дверь. И прежде чем глубоко вдохнуть свежий уличный воздух, все-таки, закурил. Дождь перестал. Стоял тихий, безветренный вечер, подходящий для неторопливой прогулки пешком. После музыкальной шкатулки в обществе чокнутого профессора каждый глоток ночной прохлады казался мне чем-то драгоценным, отпущенным в кредит. В рассрочку, говоря давно забытым языком мертвых, или стоящих одной ногой в дешево вырытой могиле.
Переулок, соединяющий набережную с площадью, где уборная и Вечный огонь, славился своим эхом. Такие места располагают петь, скандируя американские слова, старые рок'н'роллы с икоткой. Было совсем темно, фонари горели впереди, у трамвайной линии, а бьющий из-под земли факел Вечного огня заслонил гранитный обелиск. Каблуки ботинок отстукивали шаги по мокрому асфальту. Но чего-то не хватало. В одной руке, я сжал и разжал ладонь, оказалось пусто. Зонтик забыл! Чучело мне баки забило своими оркестрами, и я машинально оставил бессловесную вещь у входа.
