Жаба за стеной повысил голос. Используя театральные интонации, он, похоже, уговаривал охранников пойти и взять еще водки: «Только не надо вот этих…»
…Одну из слушательниц я опознал. Вряд ли она приперлась за свои. Кто-то водит. Она подцепила в Киеве араба, и упиздила с ним туда. Потом, видимо что-то начудила не то, потому что назад драпала так, что рейтузы трещали.
«Я, кажется, забыл свой зонтик!» — в коридоре послышался голос, каким у нас давно не разговаривают, такие голоса можно услышать разве в старых фильмах. Первым показался человек с аккуратной головой, он торопливо прожевывал какую-то закуску. «Оркестры у нас здесь», — проговорил он и похлопал пятернею по плотно забитой полке. Следом за ним показался пришедший с дождя поздний посетитель.
Кого он мне напоминает? — подумал я, едва посмотрев в его сторону. Это был высокий, с меня ростом, но кажущийся выше, джентльмен скандинавского типа. В очках, с подстриженной бородкой, в сером пиджаке, в галстуке. Несмотря на все эти старомодные вещи, было в нем что-то неряшливо-рассеянное, что-то от сумасшедшего профессора. Он с нарочитым благоговением раскинул объятия перед полкой с пластинками: «Сколько их! Боже мой, сколько их! Вся молодость!» У него запонки — отметил я. Охранники, пьющие за Димитровский поселок, такого должны ненавидеть больше, чем меня или Жабу с его оскорбительным панибратством. Предков этих охранников привозили из колхозов автобусами на утренние представления в цирк: «Сидайтэ тато, сидайтэ мамо». А этот джентльмен явно посещал другие места. Интересно, с какой целью он сюда явился, что собирается натворить? Я почувствовал к нему симпатию без желания знакомиться ближе, вроде той какую вызывает актер на экране. Несмотря на определенную долю шутовства в его поведении, за фасадом легкомыслия угадывалось солидное, с энтузиазмом добытое образование, привычка настойчиво и умело идти к поставленной цели. Должна существовать область, где он известен, как специалист. Как непререкаемый небрежный профессионал.
«Трубачи, саксофонисты, романтика и лунный свет, — бормотал он без стеснения, грубо вытаскивая обложки, чтобы прочесть название, — Твистующей Ребекки здесь конечно нет, и быть не может? — спросил он сам у себя и, кивнув себе же, ответил — Не может. А как насчет Захариаса? Надеюсь, есть хотя бы Берт Кампферт», — вздохнул он, поправляя съехавшие при кивке очки. Щеки и нос у него раскраснелись. Либо джентльмен под градусом, либо зачем-то делает вид, что хмельной. Обмывали открытие и тому подобное… Девять дней одного года… Нет, он не напоминал советского «коллегу», расщепляющего добрый атом. На кого же все-таки он похож?
