Молчал Стоунз из воска в пыльном костюме. Навоз тоже меня не видел и не слышал, но видно было, что он недоволен, мое присутствие оскверняет песню. Я не сумел заметить, где произошло превращение. Белесые клювы портовых кранов одного цвета с воздухом отвлекли мое внимание. Стараясь не задеть восковые фигуры, я, хрустнув суставами, поднялся со скамейки и не оглядываясь, пошел вдоль газона к выходу из сквера…
— Гарри, ты идешь или шо? — они стояли возле гранитной плиты у выхода, а я по-прежнему сидел на скамейке. Сигарета показалась мне такой странной, что вынув изо рта окурок, я недоверчиво повертел его в пальцах. Цыгане их заряжают, что ли… Навоз скорбно качал головой, Стоунз смотрел исподлобья.
Они бранились. Но делали это умело, скрывая причину недовольства друг другом. Стоунз что-то пообещал Навозу, но не сделал. Тогда было решено вызывать из резерва меня, но я чем-то им не подошел, не сумел угадать, чего от меня хотят. «Та сделаю я тебе все, шо ты переживаешь, как пацан», — бормотал Стоунз свою версию Азизянова «сказал отдам — значит отдам».
Перед светофором он, будто спохватившись, выпалил мне со злобой:
— Слышь, Гарри, ты бы хоть сказал, я б тебе в столице дал солидных людей, Петьку Сысоева. Он достанет тебе все, что надо.
— Спасибо, Стоунз. Мне ничего не надо.
— Яссссно. Вы всегда были самостоятельный джентльмен.
— Дело не в этом. Мы знакомы с тобой с семьдесят пятого года. А виделись еще раньше. Ты покупал у меня марки, не помнишь? Лаосских слоников. Мне нужны были деньги, потому что Дула и Крава принесли пачку фоток: Роллинги, Элвис в фильме «Спидвей». Только я тоща не думал, что Стоунз это ты… Если раньше, в благородную эпоху, было неприлично спрашивать: «Сосете вы?» (Навоз дернулся башкой). Парадоксально неприлично, ибо как раз сосали… Шептали за спиной: этот сосет, этот сосет, он берет сосать, образовывая «паровозик» сосущих лицемеров (при каждом «сосет» вздрагивал Bom-again Навоз), — Стоунз слушал заинтересованно, — Вот, а теперь заинтересованному человеку в голову не придет ляпнуть: А сколько у вас, Антон, всего денег? Вопрос этот неприличен не тем, что денег у юноши больше, чем у других, а потому что у Антона на мозг страшная саркома давит — он твердо знает, что денег у него все равно меньше, чем у того, кто позволяет их ему иметь…
— Отец, и шо ты этим хочешь сказать? — подал голос евангелист Навоз, — в Библии ясно сказано…
— Правильно, Олег. Вы здесь еще не видели, как деликатно ведут себя юноши у банкоматов? Они точно приводят себя в порядок. Если подойти сзади и сказать «ку-ку», они обернутся и с наследственной грацией по-женски процедят: «И-ди-от». Деньги — это фигура. И чулки надо подтягивать. Мамы в подъездах поправляли трико, папы на пальицх считали эти свои «палки» несчастные, но все это в прошлом. А помнишь, Стоунз, ты мне бухой говорил, что у тебя на Хортице закопаны пять тысяч колов? Что с ними стало? Размокли на хуй, превратились в замазку, собаки вырыли и съели, как еврейский пряник в чеховской «Степи»? — я говорил, словно не успевал записывать выскакивающие мысли.
