Но кошмары уже давно прекратили ее посещать – просто исчезли неожиданно, без причины. Тереза стала спокойно спать по ночам, а днем пребывала в полнейшем душевном равновесии. Состояние пациентки стабилизировалось настолько, что на вчерашнем медосмотре Бабинский не обнаружил оснований дальше держать ее в Сальпетриер. И его вердикт ошеломил Терезу. Она, уже немолодая женщина, представила, что ей придется снова увидеть Париж, ходить по его улицам, вдыхать запахи города, подниматься на мосты над Сеной, куда она столкнула когда-то своего любовника, встречать на пути других мужчин с неизвестными намерениями, стоять на тротуарах, где ей знаком каждый булыжник. Представила – и ее охватил неуправляемый страх. Краем глаза заметив на столе медицинские ножницы, она схватила их с такой быстротой, что Бабинскому через секунду ничего не оставалось, как только звать на помощь медсестер.
Впервые Тереза пришла в себя вчера вечером. Увидела бинты на запястьях и почувствовала облегчение. Теперь уже никто не выгонит ее из Сальпетриер.
Ей все-таки удается приподняться, опираясь на локти, и она, выпростав руки из-под одеяла, снова рассматривает бинты – под белым проглядывают бурые пятна засохшей крови. Кожу саднит, порезы не просто ноют – криком кричат. С вязанием придется какое-то время подождать. Тереза убирает руки обратно под одеяло, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Женщины потихоньку возвращаются с ужина в столовой, но ложиться спать не спешат. Все их мысли заняты предстоящим балом – в своем воображении они уже слышат аплодисменты, танцуют с гостями, мечтают о романтической встрече или хотя бы о мимолетном мужском взгляде. Каждая мелочь, которую завтра они увидят, услышат, почувствуют, будет заботливо сохранена в памяти, как драгоценная реликвия в сокровищнице.
Один силуэт в полумраке отличается от остальных. Девушка в черном платье, прямая и напряженная, идет между рядами коек, не разделяя всеобщего ожидания праздника. Тереза узнаёт Эжени. Та садится на свою койку, не удостоив соседку и взглядом, быстро снимает сапожки и залезает под одеяло. Тереза замечает клочок бумаги у нее между пальцами, но Эжени быстро заправляет его под рукав платья, переворачивается на другой бок, спиной к Терезе, и замирает, надежно храня свой секрет.
В этот момент не успевшую ничего понять вязальщицу кто-то берет за плечо.
– Тереза, ты проснулась?
Слева от нее стоит молодая медсестра. Эта пухлая брюнетка с заурядным лицом в Сальпетриер совсем недавно по меркам Терезы – всего год или два. Она из тех, кто нанимается на работу в больницы за неимением лучшего. С таким же успехом подобные ей санитарки могли бы трудиться прачками или домашней прислугой. Они обихаживают пациенток с безразличием, как подавали бы чай или стирали белье, в точности выполняют указания, а между делом, чтобы скрасить бесконечную скуку, непрерывно судачат – об умалишенных, о других медсестрах, о врачах и интернах. Любая новость, самое незначительное происшествие у них тотчас становятся предметом сплетен – событие превращается в общее достояние, перемалывается, пережевывается, обрастает подробностями, высмеивается. На скамейке в парке или у окна в коридоре медсестры сплетничают самозабвенно, как домработницы во дворах. Откровенничать с такими нельзя – любое признание будет незамедлительно предано огласке.
