А потом меня стали возить по Болгарии. Это очень красивая страна. Город-остров Несебр, действительно, по Паустовскому, похожий на амфору. Древняя столица Велико-Тырново, где на твоих глазах кустари спасают от смерти старые ремесла, а река, на которой стоит город, бежит в противоположные стороны, потому что именно здесь делает петлю. Полосатый Рильский монастырь в горах, где бьют родники с вкуснейшей минеральной водой. Прекрасный Пловдив, в подземных переходах которого, за стеклом – сохранившиеся колонны, фрески и чуть ли не улочки древнего фракийского города.
И наконец – старый Мельник, самый маленький город, который я когда-либо видел, зажатый в ущелье между меловыми горами и производящий только знаменитое одноименное вино. Зато в каждом его доме подвалы с запыленными бутылками этого самого «Мельника» и домашние бары, где его можно попробовать и увлечься столь достойным занятием.
Мельник, Мельник, самый маленький
болгарский городок –
словно крынки кто-то вынес
и поставил на порог.
Словно крынки у неровных
побеленных мелом стен,
среди скал отвесных Мельник –
меньше, чем от крыльев тень.
Что там ваши мегатонны! –
хватит шашки дымовой,
чтобы стал веселый Мельник
мелкой-мелкою мукой…
А его с лихвой хватило бы,
чтобы вся моя родня
здесь жила. Друзья, подруги…
И забывшие меня.
Нет, я не только путешествовал и писал свои стихи. В Софии я все-таки время от времени посещал курсы болгарского и начал почти все понимать, немного читать и немного говорить по-болгарски. И стал уже переводить молодых болгарских поэтов, а они – меня.
Но вот время моей чудесной болгарской ссылки подошло к концу. Вечер перед отъездом я провел в одном софийском диссидентском доме. А было это 8 ноября 1982 года. Меня повело на анекдоты – в основном про Брежнева. Я еще не знал, как и весь советский народ, что в Москве лежит его бездыханное тело. О смерти Дорогоголеонидаильича объявили только 10-го, когда я уже был в Москве.
А спустя несколько дней пошел в Большой союз отчитываться о поездке. Шестинский, тепло со мной поздоровавшись, как-то странно на меня посмотрел и велел пойти к Юрию Петровичу Воронову, секретарю по работе с соцстранами. Воронов, как и Шестинский, был из блокадных мальчиков, писал блокадные стихи, а прославился как редактор «Комсомолки», при котором газета была очень живой и смелой. Его любили все сотрудники редакции – в отличие от мрачного кремлевского старца, серого кардинала и идеолога партии Суслова. Вот Суслов и отправил Юрия Петровича в долгую ссылку в ГДР на какую-то посольскую должность. Воронов рвался на родину, но вернуться смог только после смерти своего могущественного врага. То есть совсем незадолго до моего визита к нему.
