Он думал тогда, идя по каменным торжественным плитам, какой ценой может быть оплачен этот ад, думал и о том, что посеянные здесь семена смерти давали всходы и годы спустя, сокращая жизнь человека и унося его нередко в расцвете сил, как это было и с архитектором Виксне.
— Нет, — сказала Агния Николаевна, когда он не смог скрыть, о чем передумал под белесым остзейским небом с сизыми, предзимними тучами, — нет... я не могу заставить себя поехать туда!
Она сидела в углу дивана, сцепив пальцы рук, маленькая, седеющая женщина, тоже архитектор, но Татаринов знал силу ее духа, и никакие перенесенные страдания не сломили его.
А месяц назад Татаринов получил от нее письмо в ответ на свое, в котором писал, что хочет воспользоваться отпуском и покорпеть над своей работой.
«Я буду очень рада, если вы приедете отдохнуть немного и поработать у нас. На даче я сейчас не живу, но в одной комнате, которую можно отапливать, вы чудесно пожили бы, вид из нее прямо на море, так что наша добрая Балтика всегда будет перед глазами. Зимой она особенная, иногда неделями такая тихая, что вода едва плещется, но если налетит шторм, то и в его грозной силе есть своя прелесть. Приезжайте, право, Иван Игнатьевич, вы ведь знаете, что каждый ваш приезд праздник для меня, и хотя я целиком в работе и не остается минутки подумать о себе, все же иногда думаешь, и это так грустно, что время уходит. После войны прошло уже тридцать лет, а мне в войну был всего двадцать один год, и где она, и когда ушла, и куда ушла, моя молодость? Детей у нас с Альфредом Петровичем не было, так что я и совсем одна. Приезжайте, Иван Игнатьевич, мы с вами и посидим, и поговорим обо всем...»
Пассажиров в мягком вагоне скорого поезда было мало, в некоторых купе всего по одному человеку, и проводница, зайдя в такое купе, где у окна, откинув занавеску, сидел немолодой человек, спросила:
— Чай будете пить?
— Да, хорошо бы.
Она принесла вскоре стакан крепкого чая в высоком мельхиоровом подстаканнике, а запечатанные пачки сахара лежали на столике.
И пассажир стал пить чай, за окном шли ночные белые поля, по временам проносился вдруг ряд огней какой-то маленькой станции, и дальше с глухим шумом поезд шел мимо пустых, печально занесенных полей или рядов елей со снегом на лапах.
— Еще чайку? — спросила проводница, остановившись возле открытой двери купе.
— Нет, хватит. Спасибо.
Она зашла захватить стакан, и почему-то сидевший возле окна с откинутой занавеской уже седеющий и чем-то, казалось, грустно озабоченный человек тронул ее своей одинокостью.
