И вот пошли мужики потом. Шли шесть волостей стеной, на протяжении 25 верст со всех сторон, с плачем всех жен, матерей, с причитаниями, с вилами, железными лопатами. Шли на совет…“
Этой крови вам не смыть, не отчиститься от нее даже во имя самых «высоких» лозунгов…
Понятие классовой борьбы, этой философско-исторической доктрины, вы подменили не только марксистским понятием, только борьбы двух экономических категорий, а подменили понятием борьбы просто волчьей…
…Отряды немецких военнопленных (интернационалистов, прибавляете вы) действовали наряду с другими реквизиционными отрядами. Я знаю о Пензенской губернии.
В Пензенской губернии пороли крестьян, расстреливали… Сначала их реквизировали, пороли и расстреливали, потом они стали стеной (кулацкое восстание — говорили вы), потом их усмиряли, опять пороли и расстреливали… С каким презрением говорили они (немцы из реквизиционного отряда. — Ю. В.) о глупости мужика и о том, что ему нужна палка…
Вся ваша зверская, грубая политика по отношению к крестьянству, особенно развернувшаяся, когда мы стали тюремной, чрезвычайной клиентурой (речь идет о левых эсерах. — Ю. В.), — это политика подлинной контрреволюции…
Рабочий класс должен запретить вам спекулировать его именем, прикрывая великим, святым понятием диктатуры пролетариата эти мастерства красного цеха.
…Что, что сделали вы с нашей великой революцией, освященной такими невероятными страданиями трудящихся?!
Я спрашиваю вас, спрашиваю…
… Трудовые массы почти никогда не бывают контрреволюционны. Они только бывают голодны или обижены…
…Какую бы возможность вы ни нашли поставить меня под ваш суд, все равно — заставить меня участвовать в нем вы не сможете, даже ваша Чрезвычайка (поклон вам, Владимир Ильич и Феликс Эдмундович, за такое великое изобретение! — Ю. В.) окажется здесь бессильной. Слишком долго я была на самом дне жизни (изнасилованная солдатней и городовыми, брошенная на Нерчинскую каторгу совсем юной девушкой — всего двадцати двух лет. — Ю. В.), слишком сильно всеми помыслами и сердцем люблю революцию, чтобы бояться каких-либо испытаний и смерти: «на прицел», под который пять, шесть раз брала меня здесь в Кремле ваша стража, ради забавы. И только убийством вы можете меня изъять из революции…»
Из этого ленинского насилия над деревней вышел Сталин. Не он исказил наметки кооперативной политики Ильича, а Ильич определил отношение большевизма, Сталина и всех прочих «серпастых и молоткастых» к деревне.
