Еще один грозный признак. Дабы бороться с анархией, нужна сила. Сила же теперь в руках демократических организаций, а они отказывают Корнилову в поддержке. Что же сможет он?..
Государственное совещание ничего не дало. Каждый пришел высказать свое и ушел с тем, с чем пришел. Обстоятельства требуют самоотречения массы… Керенский именно на этом требовании теряет свою популярность. Только жизнь может этому научить наш народ, едва выходящий из своей вековой темноты…»
На том же совещании генерал Каледин — атаман Войска Донского потребовал, чтобы декларация прав солдата была пересмотрена и дополнена декларацией его обязанностей. Атаман пошел значительно дальше Корнилова и потребовал объявления армии вне политики, запрета митингов и собраний с их партийной междоусобицей и склоками, недопустимыми в боевой обстановке.
«Страну может спасти от окончательной гибели только действительно твердая власть, находящаяся в опытных, умелых руках лиц, не связанных узкопартийными групповыми программами, свободных от необходимости оглядываться на всевозможные комитеты и советы, и отдающая себе ясный отчет в том, что источником суверенной государственной власти является воля всего народа, а не отдельных партий и групп…»
Генерал Алексеев свел выступление к требованию дисциплины: «Господа, и можно и должно воскресить нашу душу, оживить наш организм, заставить нас вспомнить свой долг одерживать победы и довести войну до победного конца. Это можно. Эта цель достижима. И для этого нужна, господа, прежде всего решимость Временного правительства быстро и энергично провести все меры, которые оздоровят наш пока больной организм. Прежде всего перед всем, перед интересами отдельных людей должны главенствовать польза, спасение и интересы нашей Родины. Раз зовут нас здесь к единению, раз зовут нас к тому, чтобы жертвовать всем, что у нас есть, то неужели же, господа, так трудно пожертвовать призрачным каким-то преимуществом организации на некоторое время!
Господа, порядок и дисциплина — это то, без чего не может быть армии. Не зовите дисциплину железной, не зовите ее сознательной — назовем ее истинной и прочной. Основы этой дисциплины лежат в любой армии света. В критическую минуту жизни бросьте слово о необходимости дисциплины, и за этим словом двинутся массы…»
«Те, кто был на так называемом Государственном совещании в московском Большом театре в августе 1917 года, — вспоминал Набоков, — конечно, не забыли выступлений Керенского — первого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. На тех, кто здесь видел или слышал его впервые, он произвел удручающее впечатление. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а было сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряженное, доведенное до последней степени желание произвести впечатление, импонировать. Во второй — заключительной — речи он, по-видимому, совершенно потерял самообладание и наговорил такой чепухи, которую пришлось тщательно вытравлять из стенограммы. До самого конца он совершенно не отдавал себе отчета в положении. За четыре-пять дней до октябрьского большевистского восстания, в одно из наших свиданий в Зимнем дворце, я его прямо спросил, как он относится к возможности большевистского выступления, о котором тогда все говорили. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло», — ответил он мне. «А уверены ли вы, что сможете с ним справиться?» — „У меня больше сил, чем нужно. Они будут раздавлены окончатель-но“».
