Гниение армии, расстройство хозяйственной жизни — словом, неспособность правительства управлять страной порождает у высших генералов стремление к твердой власти. По существу, наиболее ответственные участки фронта держат лишь казаки. Они да латышские формирования еще не подвержены массовому дезертирству. С той же верностью латышские соединения послужат и революции.
12 августа 1917 г. Временное правительство созывает в Москве Государственное совещание.
Накануне совещания Корнилов скажет Верховскому[49]:
«Людей, которые приходят ко мне говорить о монархии, я гоню прочь. Новый строй государственной жизни народ определит себе сам через Учредительное собрание».
Верховский отметит в своей книге:
«Я совершенно ясно все время понимал, что в корниловском движении о монархии и речи быть не может…»
Шульгин вспоминал во Владимире после отсидки в тюрьме:
«В августовском совещании в Москве, в Большом театре, под председательством Керенского, как мне помнится, в одной ложе были генералы Алексеев, Корнилов, атаман Каледин и Деникин…»
14 августа на утреннем заседании в Большом театре выступает Корнилов.
У Верховного главнокомандующего нет уверенности, что армия способна исполнить долг по защите Отечества. Отсутствие дисциплины, убийства офицеров, повальное дезертирство, отход без боя по малейшему поводу, да еще с оставлением оружия, превращают ее в сброд.
Корнилов зачитывает телеграммы с уведомлением об очередных и столь обыденных расправах над ответственными чинами армии.
Потеряны Галиция, Буковина, отчасти Молдавия. Враг угрожает исконно русским землям, в первую очередь — южным губерниям. Враг стучится в ворота Риги. Враг добивает союзную румынскую армию. Дорога на Петроград едва ли не открыта.
Необходима строгая дисциплина. Следует незамедлительно восстановить власть и престиж корпуса офицеров.
Пусть существуют комитеты, но пусть деятельность их не выходит из круга хозяйственных и бытовых интересов солдата. Пусть остаются и комиссары, но необходимо обратить внимание на личный состав комиссариата.
Корнилов говорит о разрухе. Армия начинает голодать, такого прежде не бывало. Корнилов говорит о снижении производства на заводах, фабриках и настаивает на самых решительных мерах по оздоровлению обстановки.
«…Я верю в разум русского народа, верю в его светлое будущее» — так заканчивает он свою речь.
«…С глубокой скорбью нужно отметить, — пишет в воспоминаниях Верховский, — что на речь Корнилова откликнулась лишь правая часть залы Государственного совещания. Все демократические и армейские организации не встали даже, как это ни уродливо, чтобы его приветствовать.
