Собственная жизнь, благополучие, почет — все показалось Максиму непростительно нелепым и ненужным!
Спиридон задышал ровнее. Медленно, не открывая глаз, положил поверх одеяла руку, худую, жилистую, со знакомым шрамом возле большого пальца.
Максим упал головой на серое солдатское одеяло и заплакал.
Раненый захрипел. Лицо его стало землистым.
— Подожди, подожди… мы еще не поговорили с тобой…
Максим шептал это бессознательно, понимая, что друг уходит от него навсегда. Он взял его руку, стараясь согреть ее своим дыханием…
После смерти Спиридона оставаться в Омске Михайлов уже не мог. Посоветовавшись с женой, он решил переехать на новое место службы, поближе к родным местам.
* * *
В Казани в первый же день Максим пошел навестить Ошустовича. Феликс Антонович долго и крепко обнимал его.
— Жизнь-то куда шагнула? — говорил он, вытирая слезы. — Какие пути теперь открываются для народных талантов! Хлопочем музыкальную школу сделать техникумом, и, кажется, есть уже положительные результаты.
Феликс Антонович так увлекся, что забыл о том, что расстался со своим учеником не вчера, а несколько лет тому назад.
Излив душу до конца, он словно опомнился и неожиданно скомандовал:
— А ну-ка! Давай «О скалы грозные…»
Комната наполнилась раскатами могучего сочного баса.
— Тэ-э-к, — протянул Ошустович, когда Максим закончил пение. — Думается мне, что пришла тебе пора о театре подумать… Ведь я знаю… хоть ты и протодьякон, а душа у тебя все та же: тебе арии подавай, романсы. Начнем работать! — Феликс Антонович по привычке обнял Максима за плечи.
— Возьмем что-нибудь героическое, народное… Сусанина хорошо бы, арию князя Игоря… Правда, она высоковата, но попробовать можно… Окна у меня плотные, никто не услышит, — многозначительно подмигнул старый учитель. — И про то слышал, что всем ты, кроме голоса, начальству не соответствовал…
Занятия с Ошустовичем вначале приносили Максиму большую радость, но когда первое опьянение от зазвучавших снова романсов и арий прошло, Максим стал замечать, что учитель теперь чаще сидит молча, а лицо у него доброе, разнеженное. И вдруг он понял, что учитель просто слушает его.
— Почему вы, Феликс Антонович, не ругаете меня, почему ничего не показываете, не требуете, как прежде?
Ошустович вздохнул:
— А что я могу тебе показать? Теперь тебе нужен другой педагог!
Ошустович встал, подошел к окну, долго барабанил по стеклу пальцами.
— В Москву бы тебе, позаниматься с большими певцами… с дирижерами…
