Ударил колокол. Максим остановил свой взгляд на массивных воротах монастыря. Волна протеста подкатила к сердцу. «Да ведь это же хуже могилы!» Сжались жесткие, сильные кулаки.
В воображении встало лицо учителя, — с дряблой кожей на щеках, с мешками под серыми небольшими глазами, — каким прекрасным оно казалось Максиму! Неугасимый огонь творческого вдохновения всегда освещал его!
Максим вышел из монастырских ворот. Его преследовала обида за неожиданное крушение недавних планов, в ушах все еще звучал вопрос архиерея: «А невеста есть?» Он машинально ответил: есть! Но кто она? Кому открыть раненую душу? Кому довериться?
Перед глазами вставало только одно лицо, с большими задумчивыми глазами. Саша! А если откажет? Нет! Не нужно сейчас ничего предрешать!
Максим решительно рассказал ей о событиях последних дней. Саша слушала не перебивая. Строгая складочка легла около ее рта.
— Ну вот, учитель пения и регент решили, что я не должен идти воевать, — закончил Максим рассказ, — и предложили стать диаконом…
Об этом особенно тяжело было говорить. Ведь еще так недавно он поведал ей свои мечты о будущем: окончив музыкальную школу, пойдет обязательно в артисты.
Саша понимала, что не он виноват в случившемся, а жизнь, бороться с которой они не в силах и потому должны принять ее такой, какая она есть. Ее молчание лучше всяких слов успокоило Максима.
Через неделю после венчания Михайловы выехали в Уфу, к месту службы нового дьякона.
* * *
В дороге, у окна быстро мчавшегося в неведомую даль поезда, Максиму отчетливо вспоминались и приобретали какую-то особенную ясность картины жизни, раньше казавшиеся ничем не примечательными.
Самое волнующее в этой поездке произошло на перроне Казанского вокзала. До отхода поезда оставались минуты. Вдруг от соседнего воинского эшелона оторвалась маленькая фигурка и, словно серый заяц, бросилась к ним. Из-под реденьких рыжих усов улыбались знакомые толстые губы, шапка свалилась, острым огурцом торчала по-солдатски остриженная голова. За спиной у солдата болталась большая, несоразмерная с его ростом винтовка.
— Калинкий!
— Он и есть! Он и есть! — в смятении повторял бывший звонарь.
— Зачем же ты на войну? — выкрикнул Мокий: он провожал Максима.
— Там надо решить, для чего живет человек, — загадочно ответил Калинкий, нахлобучивая солдатскую шапку на самые глаза.
Загудел паровоз, и Калинкий, махнув рукой, побежал к своему вагону. Воинский состав тронулся под крики и плач женщин. В вагонах запели, и долго еще слышалась невеселая солдатская песня.
