— Война все перевернула… Калинкия на фронт бросила, меня в дьяконы определила, научила ничему не удивляться, — пробурчал Максим.
— Значит, ты теперь ничему не удивляешься, так? — с лукавством спросил Мокий. — А если я тебе скажу, что ухожу из попов?
— А что будешь делать?
— Что делать? — переспросил Мокий. — Дело всегда найдется. Вот, к примеру, у нас в доме дворник требуется, я и пойду!
Прежними озорными огоньками загорелись его глаза.
— Нет, Мокий, видно, тебя только могила исправит!
— Умирать я не собираюсь, потому как люблю жизнь — со всеми ее ушибами и болячками.
Загадал загадку и не отгадаешь! Из попов — в дворники! Может быть, пошутил? Нет, он достаточно хорошо знает своего друга, чтобы отличить шутку от правды. Максим почувствовал, что в жизни Мокия происходит какая-то большая ломка, и его охватило беспокойство за друга. Слишком много значил для него этот неугомонный человек!
* * *
В Уфу изредка приходили письма из Казани от Ошустовича, полные наставлений, советов. В одном из писем лежала записочка от Наденьки. В ней она коротко сообщала, что они с Мокнем уезжают на фронт: он по мобилизации, а она — добровольно, сестрой милосердия. Письмо разрезал штамп со словами «Проверено военной цензурой».
Максим в представлении Феликса Антоновича все еще оставался учеником музыкальной школы. И письма были как бы продолжением его уроков. Он писал: «Когда распеваешься, голос не форсируй, следи за дыханием, распределяй его равномерно, не перегружая на нижних нотах!» Учитель перечислял, какие романсы должны быть в репертуаре певца, указывал, какие арии нужно петь на русском языке, какие на итальянском.
Одно из писем принесло скорбную весть: Ошустович сообщал о смерти регента Мелентия.
«Еще накануне мы долго беседовали с ним и почти все о тебе. Мелентий взял с меня слово передать тебе его волю.
Вот она: «Учись и иди в оперу!» Не передать его слов я не мог, но позволь мне высказать и свое мнение. По-моему, это желание пока невыполнимо, сейчас это не реально. Но ты не опускай рук, я верю в тебя!..»
Смерть Мелентия для Максима была большой потерей. Хотя он не переписывался с регентом, он никогда не забывал его, и совет, переданный через Ошустовича, нашел в нем самый горячий отклик.
Разве он сам не мечтал о том же? Но учитель прав: рано еще об этом думать!
На этом переписка Максима с учителем оборвалась… Не до писем было!
Страна ломала старый строй. Недовольный народ, роптавший до сих пор потихоньку, заговорил полным голосом, по городам, селам, деревням — в самых глухих уголках необъятной России шли споры, собрания, демонстрации.
