— Не лай, собака!.. — приподнимаясь, пробормотал офицер и выругался по-туркменски.
— Разговаривать запрещается! — снова крикнул солдат.
Офицер засмеялся, наслаждаясь тем, что русский его не понимает.
Солдат подошел ближе, угрожающе щелкнул затвором.
— Сказано, молчать!
— А ты еще повтори! — Офицер громко расхохотался.
Вдруг со стороны станции послышалась медленная, печальная музыка. И солдат, и офицер замолчали.
— Надо же!.. — пробормотал солдат, снимая фуражку, крестясь. — Такую красу загубили! Антихристы!
Он помолчал, прислушиваясь к траурной мелодии, я вздохнул сокрушенно:
— Вот судьба человеческая. Отец с матерью, поди, растили-лелеяли, а теперь лежать ей в этом распроклятом песке. О господи! Прими мою душу в родной сторонке.
Он снова перекрестился и надел фуражку.
Музыка постепенно затихала, удаляясь… Офицер покачал головой.
— Эх, Мария, Мария!
В голосе его послышалось что-то похожее на раскаяние. Солдат почувствовал это и промолчал, только сердито покосился на арестованного.
— Ты что, знал ее? — спросил я.
Офицер обернулся, словно теперь заметил, что тут кто-то есть, и через плечо окинул меня цепким, оценивающим взглядом.
— Ты что, из красных?
— Да.
Офицер поморщился.
— Туркмен?
— А ты не видишь?
Он отвернулся, помолчал немножко.
— Моя работа. Я Марию убил.
Он умолк, словно для того, чтобы послушать затихающую вдали музыку и неестественно громко засмеялся.
— Интересная штука! Это нежное создание, эта неземная красавица последнюю свою ночь провела со мной! Ха-ха-ха!
И он дерзко взглянул на солдата.
— Смеяться запрещено! — выкрикнул рыжеусый.
Офицер снова захохотал.
— Сказано тебе, запрещено!
Солдат в ярости замахнулся на арестанта прикладом, а тот, вроде, и не заметил. Я не мог понять, — злит он охранника или смехом хочет заглушить свою боль?
— Чего ты смеешься? — не выдержал я.
Он презрительно повел на меня глазом — тебе-то, мол, что за дело? — и ответил по-русски:
— Если бы я не прикончил ее, дурак полковник до конца дней своих был бы уверен, что жена у него — чистая голубица!
Солдат бросил на него мрачный, неприязненный взгляд и молча отошел в сторону.
Офицер обернулся ко мне. Лицо у него было самодовольное, наглое…
— Ты когда-нибудь обнимал красивую бабу?
— Не-ет…
— Тогда нам с тобой не о чем толковать!.. — и он брезгливо поморщился, недовольный, что ему попался такой нестоящий собеседник.
На вид офицер был немного старше меня, лет на пять, не больше, но парень, конечно, бывалый… И глядит, словно насквозь видит…
