— Откуда ты знаешь, что я ей поверю?
— Матери всегда поймут друг друга!
Она зябко поежилась, словно ей вдруг стало холодно на солнцепеке, плотнее натянула на голову халат.
— Матери-то поймут… Вы вот почему не хотите понять? Мы учим сыновей добру, а они убивают друг друга!
Она зажмурилась, из глаз ее снова полились слезы.
— Думала женить его весной… А мне принесли его тело! Зачем вы стреляете друг в друга? Зачем?
— Мы хотим сделать жизнь лучше!..
— Не вашего ума дело! Только бог вершит судьбы человеческие! Не будет вам прощения, богохульники!
Она поднялась, опираясь руками о колени, говорить она больше не могла. Сейчас старая женщина совсем не была похожа на ту беспощадную мстительницу, какой явилась сюда.
— Бедная твоя мать!.. Тоже небось оплакивает сына!..
— Она не знает, что я здесь.
— Знает. Когда сын в беде, ангел смерти заранее посылает к матери вестников. В тот проклятый день я видела тяжкий сон. Сова хохотала на тундуке моей кибитки… Надо бы ее прогнать, встаю, а ноги как не мои, тело от земли не отрывается… До сих пор ее крик в ушах…
— Ладно, мама, пойдем! — Сапар потянул женщину за рукав.
— Постой, сынок… — Она повернулась ко мне, окинула долгим взглядом, вздохнула. — Ладно, пусть бог его судит! Может, он и правда невиновен… Пойдем!
Они ушли. Я остался одни. Я ждал Сапара. Сильнее, чем голод и жажда, мучили меня одиночество и неизвестность. Сапар не возвращался.
Под вечер солдат принес воду и ломоть хлеба. Он взвел курок винтовки, развязал мне руки и, пока я ел, все время держал меня под прицелом. Я жевал хлеб и думал, что же будет. Чего они ждут?..
Когда начало темнеть, привели второго арестанта. Туркмена. Офицера. Гимнастерка его выцвела, побелела на солнце. Только на месте ремня и там, где были погоны, сохранился яркий зеленый цвет. Он был без фуражки. Волосы, черные до синевы, прядями падали на лоб. Руки связаны за спиной, как у меня.
Офицер подошел ближе, остановился и окинул меня безразличным, скучающим взглядом. Потом сладко зевнул. Вид у него был такой, что вроде все ему нипочем, но я сразу приметил и бледность, и опухшие красноватые веки — ночь он провел без сна. Побоев, правда, не заметно.
Офицер опустился на землю и лег, повернувшись ко мне спиной. Потом сел, потянулся, словно богатырь, которому ничего не стоит одним движением порвать веревку на руках, и, стараясь найти удобное положение, лег на бок.
— Спать запрещается! — выкрикнул рыжий солдат, тот, что привел его.
