— Ясно, чего хотели! Избавиться от нищеты. Наесться досыта.
— В том-то и беда: хотели, а силенок нету. Вот и умываются собственной кровью. Только сила может превратить мечту в действительность!
Гнев охватил меня. Я долго молчал. Потом сказал, еле сдерживаясь:
— Когда-то считали, что после аллаха сильней всех белый царь. Муллы день и ночь раскачивались в молитвах, все превозносили его. Мыслимо ли было, что русские рабочие сбросят царя с трона?! Такие, как ты, говорили: это чушь, бредни большевиков. Силенок им не хватит! А теперь?
— Да… — процедил Якуб с ненавистью. — Веселые дела! Каждый… — он с презрением оглядел меня, но все-таки не выговорил слово, готовое сорваться с губ. — Каждый… царя судит!
Невдалеке снова зашелестела трава и появился запыхавшийся от бега Ширли. Пот грязными струйками стекал по его лицу. В руках мальчик держал старую, не раз точенную лопату.
— Давай, Ширли!
Я протянул руку, но мальчик словно не видел меня. Полуоткрыв от ужаса рот, он смотрел куда-то за мою спину.
Я обернулся. Якуб внимательно разглядывал мальчика. Тот медленно пятился назад. Я метнулся за ним.
— Стой, Ширли! Стой!
Мальчик не оглянулся. Он мчался, раздирая о кусты лицо, задыхаясь…
Я догнал его у самого кладбища. Рубашка на нем была, хоть выжимай, сердце бешено колотилось… Он бился у меня в руках, как рыба.
— Ты что, Ширли? Ну скажи, что с тобой?
Мальчик извивался, пытаясь вырваться.
— Пусти! Пусти!
— Ну, перестань же, дурень!
Окрик подействовал. Мальчик затих.
— Я не дурень… Я боюсь!..
— Кого?
— Дяденьку! Который с тобой!
— Да ничего он тебе не сделает!
— Бить будет! Он и отца бил!.. Плеткой… Отпусти меня. Убьет!
Я прижал к груди его мокрую горячую голову.
— Не бойся, братик! Ничего он тебе не сделает. Он сам боится меня… Слушай, Ширли, а может, ты обознался?
— Нет. Я в хлеву сидел, все видел. Я его сразу узнал…
— А он тебя не видел?
— Нет. Я спрятался.
— Ладно, Ширли, пойдем! И посмотри хорошенько, может, это все-таки не он?
— Он, он! Не пойду я…
Мальчик не ошибался, это было ясно. Вот почему Якуб так внимательно разглядывал мертвых. И эти его слова: «Головы-то зачем рубить?» Значит, он приказал убить, а исполнители перестарались. Но он приказал… А разглагольствования о неизбежной жестокости, всего лишь, попытка оправдаться… И не передо мной — я ведь ни о чем не догадывался, — перед самим собой; преступник всегда ищет оправдание, даже когда уверен в полной безнаказанности…
Мне так и не удалось уговорить Ширли вернуться: он упирался, останавливался, умоляюще смотрел на меня.
