Тетя Нина всегда так улыбалась. Сначала я думал, это от бедности, ведь даже кошмы в доме нет, пол досками застлан, ни сундука, ни ниши с одеялами!..
Много позднее, когда я уже знал, что живут они так не от бедности, просто привычки у русских другие, тетя Нина призналась мне, что очень тоскует по родине. «Так и умру, березки русской не увижу…» — сказала она и отвернулась, чтобы я не увидел ее слез. Она тогда не вставала с постели и очень кашляла. Как только становилось легче, тетя Нина подолгу рассказывала мне о России и о всяких других странах… Писать и читать она меня не учила, учил дядя Николай, тетя Нина не разрешала мне сидеть возле нее — боялась, что перейдет болезнь…
Один раз — мне было тогда уже лет тринадцать — тетя Нина послала меня в лавку за сахаром. До лавки я не дошел — откуда-то из-за угла выскочили двое оборванных русских мальчишек и стали отнимать у меня деньги. Я бился до последнего, больше всего на свете боясь, что тетя Нина не поверит мне, решит, что я украл эти деньги.
Когда я с синяком под глазом, шмыгая кровью, предстал перед тетей Инной и начал рассказывать про мальчишек, она не рассердилась, не стала меня ругать. Она долго расспрашивала про моих обидчиков, сказала, что на станции таких нет — здешних она всех знает, — наверное, от поезда отстали. Тетя Нина даже велела мне привести их — накормить ведь надо ребят, — но тут я впервые в жизни не послушал ее, не пошел искать мальчишек, слишком велика была моя обида…
— Эй, Мердан! Ты слушаешь или нет? Чего вздыхаешь, как корова?
— Так, ничего. Рассказывай.
— …Весной спрашивает меня, грибы, мол, у вас тут бывают? Показал я ей на степь за станицей, пожалуйста, хоть мешками собирай… Я, говорит, хотела бы прогуляться, набрать грибов. Не будете ли вы любезны сопровождать меня? Почему же, говорю, если полковник не возражает…
Оглядела она меня с ног до головы, плечами пожала — стоит ли, мол, беспокоиться о таких пустяках…
А в седле она… Ну до того хороша, рассказать тебе не могу! Не в дамском седле, как в России барыни ездят, а в мужском, как казашки…
Степь в тот день ковром под ногами стлалась. Два дня дожди шли, трава блестящая, свежая, вся в цветах. Только, гляжу, Мария вроде и не видит этого, печальная какая-то. «Вы, — говорит, — не удивляйтесь, взгрустнулось мне, родной край вспомнила. У нас в лугах весной тоже цветов полно. Только у нас деревья кругом и трава не такая: густая, высокая…» — «Деревья у вас там пожгли, а поля вытоптали!» Я это вроде даже с сочувствием сказал, однако зря: такие, как Мария, не любят, чтобы их жалели. Вздернула голову: «Россия не Туркестан! Слишком она велика, чтоб сжечь ее или вытоптать!» Не тебе, мол, дикарю, Россию оплакивать!..
