Я тоже смежил веки. Но сон все не шел, легкий ночной ветерок уже затих, становилось душно… Тело покрылось потом, кожа зудела. Опять заныло плечо…
— Якуб, ты не спишь?
— Нет.
— Ты ведь так и не сказал мне, почему убил Марию.
— Потому что я байский сын. Развратник и кровопийца.
Он наверняка думал, что я начну расспрашивать. Я молчал. Якуб перевернулся на живот, подпер рукой голову.
— Для тебя раз байский сын, значит, убийца… Я и в мыслях не держал убивать ее… На такую красоту руку поднять!.. Выйдет на улицу: две косы, как у наших девушек, платочек на головку набросит… Болтали про нее разное — я ведь при полковнике состоял, всех офицеров знал, — говорили, что за полтора года уже двух любовников сменила. Я, конечно, понимал, что она не птичка с белыми ножками, да и муж у нее старик, а вот верить не хотелось… Было в ней что-то от наших девушек, чистота какая-то… Уж чего-чего, а этого у наших не отнимешь! Вот большевики кричат: «Долой религию!», «Свободу женщине». Ну долой, ну свободу, а дальше что? Чтоб как русские, да? Меня в Москве возили в один дом: мать еще не старая, три дочери красотки — и все шлюхи! Хочешь возразить, а? Да что ты можешь сказать?! Что ты знаешь о женщинах, тем более русских!
Я промолчал. И не потому, что нечего было сказать — тетя Нина-то русская, даже москвичка! Но с Якубом я не хотел, не мог говорить об этой женщине…
…В тот день мама вымыла меня в горячей воде, надела чистую рубашку. Она не сказала, куда мы пойдем, но шли мы к станции, и я сразу почуял недоброе. Я не забыл, как ласково беседовала она тогда с русским в фуражке, а теперь вот про жену его завела разговор: они, мол, хорошие, ничуть не хуже мусульман, даже говорить по-нашему могут…
Я остановился и заревел. Я слишком хорошо помнил что говорил о русских Мейдан-ага. Всхлипывая, я твердил маме, что, если я ей не нужен, я лучше в пески уйду, пусть только она не отдает меня русским.
Мама молча прижала мою голову к груди, погладила бритую макушку. Потом сказала: «Они тебя грамоте, выучат, сынок! По-русски читать будешь…» Читать по-русски! Этого у нас в деревне никто не умел. Даже главный грамотей, сын муллы Нурпеиса, мог читать только коран, написанный арабскими буквами.
Я вытер нос, всхлипнул последний раз и взял маму за руку.
Жена дяди Николая была женщина худая и высокая. Лицо у нее было белое, глаза серые, а волосы темные, почти такие же, как у мамы.
Может, меня подкупили ее темные волосы, может, помогло то, что я ни на минуту не забывал теперь о русской грамоте, но я стерпел, когда русская женщина погладила меня по голове, я даже разрешил ей взять меня за руку. Женщина улыбнулась. Грустно-грустно…
