Мне снилась Вена.
Что-то в городе на этот раз ее смутило. Осталось в ней как тревожный, необычный вкус, странный запах или вид, который она не осознает… или те гвозди на подоконниках — от голубей, чтобы не садились на них и не гадили, нарушая степенную чистоту, или… нет, нет, не это, она видит это не впервые, гвозди посреди эклектичной красоты, которая проходит перед ее взором в размере три четверти, что-то постороннее, что просто соединяется с танцем этого города и вызывает тревогу с терпким вкусом влюбленности… наверное, я старею… приближается критический возраст… она осторожно отбросила одеяло, ожидая холода, но в комнате было тепло, окно лишь слегка запотело, так что снег снаружи был словно в двойной тканной пелене… нет, дело не в критическом возрасте, всё хуже… гораздо хуже… не Вена виновата в том, что уже каждое утро она, откинув одеяло, поднимает вверх ногу и рассматривает хлопчатобумажную пижаму, ногти, чуть заметные волоски на большом пальце, а потом снова прячет ногу под пуховое одеяло и решает, что ей некуда спешить, совсем бессмысленно, она вполне может полежать еще, потому что на улице идет снег или происходит нечто, что абсолютно оправдывает ее пребывание в постели и делает ненужной любую попытку включиться в какое-нибудь действие, кроме этого — бездействия, в котором ты пребываешь, вспоминая свой сон, Вену, лабиринт дворца Шёнбрунн в ледяных цветах, и ищешь причину той странной тревоги, червячка, который появляется то в сердце, то в животе или где-то на нёбе с вкусом торта… — да, Захер, этот странный вкус, неожиданный, тонкий, еле уловимый, вкус фразы Бернхарда… как странно, что мне снится Вена и Шёнбрунн…
Прекрасный колодец…
Нет, не странно. Только трудно признать, что вовсе не странно.
Прекрасный колодец, снова подумала Вирджиния, почувствовав, что уходит в своих мыслях все дальше и дальше, откуда все труднее возвращаться, потом решительно отбросила пуховое одеяло и, перекатившись в своей большой кровати, спустила ноги на пол, ступив в мягкий ковер, который создавал ей ощущение безопасности, она резко встала, но тут же села вновь, слегка притянув к себе одеяло, чтобы сделать переход в реальный мир более легким, хотя тепло в комнате было настроено благожелательно к ее телу, обволакивая его, словно пух, наверное, она встала слишком резко, потому что кровать на какое-то мгновение превратилась в лодку, легко покачивающуюся на морских волнах, голова закружилась, и Вирджиния придержала ее рукой,
