ЧАКОНА
(тема с вариациями)
«После того, как душа возвращается в тело, если упоение было великим, оно пребывает на протяжении дня, двух или даже трех настолько истощенным или как бы завороженным, что будто оно не твое. Здесь испытываешь боль от необходимости жить снова. Здесь рождаются крылья для свободного полета. И из них уже выпало испорченное оперенье. <…> Душа смотрит на тех, кто внизу, как тот, кто находится в безопасности. Кто сверху — достигает многого. Душа уже не хочет хотеть и не хотела бы иметь собственную волю, и об этом молит Господа. Она дает ему ключи от своей воли».
Св. Тереза Авильская.
«Книга жизни её», гл. 20.
«Видела я ангела. В руках его — длинный золотой дротик и на острие железного наконечника как будто небольшое пламя. Он как будто иногда вонзал его в мое сердце, и тот доходил до самых моих внутренностей. Когда он вынимал его, они как будто выходили вместе с ним, и я оставалась целиком охваченной огнем великой любви к Господу. Боль была такой сильной, что вынуждала меня издавать стоны, и таким непомерным было упоение, которое мне приносила эта величайшая боль, что я не хотела, чтобы она прекращалась и чтобы душа довольствовалась чем-то меньшим, чем Господь. Это боль не физическая, а духовная, хотя не исключает также участия тела, и даже в большей степени»[2].
Св. Тереза Авильская.
«Книга жизни её», гл. 29.
Открыв глаза, сквозь неплотно задернутую штору она увидела завесу снежной пелены, которая спускалась с неба, и даже успела подумать: надо же, угадали, сказали, что целый день будет идти снег, и снова заснула; ей снился снег, который густо сыпался на землю и уже достиг подоконника, а ей, несмотря на это, непременно нужно было выйти из дома, и, открыв дверь, она попала в тот самый лабиринт дворца Шёнбрунн. Обычно зеленый, сейчас он был иссечен снежными тоннелями. Она снова открыла глаза.
Мне снилась Вена.
Месяц назад я была там на конкурсе, вместе с моим лучшим учеником, и непонятно почему влюбилась в этот город, ностальгически, мечтательно, хотя вообще-то не любила путешествовать и давно не впадала в восторг — везде одно и то же: барокко, рококо, сецессион, какой-нибудь случайно забытый семнадцатый век, парки, фонтаны и улицы, улицы со спешащими куда-то людьми… и музыка была все та же, потому что ее уши, после стольких лет общения с затвердевшими в своей точности звуками, уже достигли порога чувствительности и только что-то изумительное могло их привлечь. И тишина, в которой сыпется снег. Он будет идти целый день, идеальный день — а вечером концерт…
