Один раз я взглянул туда, на юг Франции, и попробовал представить, как там.
Я бывал в Париже, Авре, Нанси, Гавре, Сен-Дизье, Шербуре, Кале... Я знаю, как зелены поля Нормандии. Но не видел никаких дев, пролетая над Орлеаном. Мне знакомы солнечные блики на Сене, поляны цветов и вырастающие из тумана горы в Альпах, к востоку от Шалона.
Теперь могу рассказать об искореженном небе Парижа, о вспышках зениток над всеми этими городами и портами. Когда напьюсь, может быть, расскажу об абвильских молодчиках Германа Геринга, которые заявляли, что будут ковырять в зубах лонжеронами «летающих крепостей». Но о них не стоит рассказывать, потому что они все либо на том свете, либо куда-то исчезли еще до того, как я вошел в игру.
Но я бы мог рассказать о группе маневренных «мессеров-109», которые некоторое время обретались над Туром.
Сейчас кажется, вроде этого никогда и не было. «Крепость» в небе, на расстоянии от трех до шести миль вверх от всего этого, и единственное, что здесь реально, — элероны и рычаги управления двигателями, штурвал и педаль руля направления, кислородная маска, забитая слюной.
Зенитки становятся реальностью, когда цапнут за крыло или продырявят бензобак. Остальное время это просто жуткое видение из мягких черных клубочков и желтых вспышек за окном кабины.
Вполне реальны «Мессершмитты-109», когда они заходят сверху слева, мигая посадочными огнями. И чересчур реальны, когда открывает пасть верхняя турель, носовой пулемет начинает строчить, а от удара двадцатимиллиметровки отлетает у самолета полхвоста.
Однажды я видел Шарпа в залитом кровью комбинезоне, он все выкручивал шею, чтобы увидеть свою рану. Я видел ногу с раздробленным коленом и разможженный череп стрелка, ноги оторвало у него как раз ниже бронекуртки. И был этот парень таким же мертвецом, как любой, кто полег сегодня на берегу. Убитый в небе — что убитый в траншее.
Но в «крепости» не бывает столько смерти, сколько в окопе. И запах ее до тебя не доходит, и звуки тоже; каждую ночь, пока удача с тобой, ты спишь на одном и том же месте и постель твоя всегда наготове, суха и удобна.
Я думаю о тех парнях на земле, что бредут по дорогам, продираются сквозь заросли, всегда настороже, всегда наготове, и, надеюсь, с делом своим они справятся нормально.
Теперь все иначе, чем накануне. Теперь я сам хочу сесть в свою большую птицу и опять лететь на задание.
С тех пор как кончил летное училище, мне ни разу не доводилось испытать жажду боя. Теперь она во мне.
