– Простите меня, святой отец! Молю, простите! Мне кажется, я схожу с ума…
Тогда мне казалось таким важным, чтобы он простил меня. Мне была невыносима мысль, что отец может гневаться. Он тепло улыбался мне и гладил по голове. Я видел его карие глаза над собой и светлое, чистое лицо.
– Сражайтесь, Адам, – настойчиво повторял Рафаэль. – Сражайтесь, ибо ересь пустила в вас корни. Сражайтесь с ней и победите. Вы должны победить, сын мой!
Он тихо шептал надо мной молитвы, и я купался в его лучезарном ореоле. Мне было хорошо, я спал и в ту ночь не умирал на костре. Даже Надия оставила меня в покое. Я был почти счастлив.
Следующий месяц я провел словно во сне, то падая на дно беспамятства, то выплывая на поверхность глотнуть свежего воздуха. Сознание ускользало от меня в самые неподходящие моменты, когда я больше всего в нем нуждался.
Я боролся. Боролся с ересью, с болезнью, которая овладела мной, с Надией, с ее ложью. Потекли тяжелые дни. Я убивал. Помню девушку лет пятнадцати, она была на два года младше меня, кажется, на два. Ее крик разнесся по ночной улице, но никто не вышел посмотреть, в чьей крови искупался мой меч. Так много людей… Я потерял счет. Глаза, мелькающие передо мной: карие, зеленые, голубые, серые. Все они боялись меня и понимали, что приближается смерть. А я смотрел им в лицо и опускал сталь на их головы.
Женщина в потертой юбке и с заплаканными глазами. На ее лице читалась усталость, она врачевала больных. Ее кровь брызнула мне на одежду, и мне пришлось провести несколько лишних часов, очищая себя. На раздавшийся из ее дома испуганный крик «Мама!» я не обратил внимания. Она не была ведьмой, мне запомнился ее взгляд. Но я просто не мог оставить ее в живых, о ней ходили слухи. А если бы церковь позволяла слухам о живой ведьме расти, она не была бы такой крепкой и непоколебимой.
Где-то далеко-далеко, не в моем мире начиналась весна. Снова и снова цвела сирень, и пели радостные птицы. Не мой мир веселился, приветствуя пробудившуюся ото сна землю. Не мой мир звонил в колокола.
– Вы сошли с ума…
– Тогда я тоже так думал.
В какой-то момент я обнаружил себя в своей комнате. Передо мной стоял табурет, а в руках я судорожно сжимал намыленную веревку. Пальцы упорно пытались сплести петлю и не могли. Я падал в сон, а потом, просыпаясь, снова тормошил расходящиеся нитки. В конце концов мне удалось получить желаемое и закрепить петлю у потолка.
В ушах стучала кровь, гул криков умирающих нарастал. Я горел, горел в лихорадке или горел на костре… Сейчас не так уж и важно. Мысли мои путались и не хотели связывать явь воедино. Я вспомнил Чейза. Отчего он повесился? Рафаэль говорил, что его прокляла ведьма. Мысль об отце показалась мне настолько нелепой, что я едва не скатился кубарем с табурета, но устоял.
