Никому не удалось бы сгладить все то людское раздражение, с которым ему приходилось бороться. Однако он пытался — терпением, умом, состраданием. Вскоре Володя, как звали его обожатели, стал известен всей колонии как честный и сочувствующий третейский судья, "хороший парень", слишком молодой, чтобы пропитаться бюрократическим цинизмом.
Понятно, что все это время Сахаров тайно доносил обо всем Ивченкову, дававшему ему все более существенные задания — выяснение, кто из йеменцев сочувствует китайцам, кто в египетских вооруженных силах, расположенных в Йемене, может быть потенциальным агентом КГБ, кто из арабов сможет помочь проникнуть в районы нефтехранилищ Адена. Оба встречались почти ежедневно и часто, испытывая симпатию друг к другу, засиживались допоздна за выпивкой.
После июньской арабо-израильской войны китайцы усилили свою пропаганду при помощи листовок и через громкоговорители, обвиняя русских в том, что они явились причиной арабского поражения. Сахаров был так занят попытками КГБ отразить китайскую кампанию, что совершенно не занимался своими административными обязанностями. Утром 10 июня он один работал в консульстве, надеясь разобрать пачку накопившихся бумаг. Около десяти часов утра он услышал какой-то зловещий шум на улице и, взглянув в окно, увидел авангард приближающейся разъяренной толпы йеменцев. Если бы Сахаров бежал, ему, возможно, удалось бы спастись. Вместо этого он решил уберечь консульство, заперев двери на запоры, закрыв окна и включив всюду свет, чтобы создалось впечатление, присутствия других.
К тому времени, когда он кончил все приготовления, здание окружило около 1 500 взбешенных йеменцев, выкрикивающих китайские обвинения о советском вероломстве. В здание летели камни, и когда вокруг него стали сыпаться осколки из разбитых окон, он залез на крышу. Оттуда он посмотрел на кричащую толпу, вооруженную длинными кривыми ножами и старыми английскими винтовками. Вспомнив о нападениях на американское и немецкое посольства, он подумал, что кому-нибудь обязательно придет в голову поджечь консульство.
Сахаров допускал мысль о том, что ему. возможно, придется умереть насильственной смертью, возможно, даже в бесчестии. Хотя он и боялся этого, но был готов, при условии, что смерть его будет иметь смысл и послужит делу. Но умереть теперь, не успев ничего завершить, быть сожженным или разорванным безумными людьми в богом забытом несчастном арабском городе — это бессмысленно и ужасно. Ударяя кулаком по ладони, он проклинал себя, что не убежал.
