Игра в обвинителей не только прямо работала на репрессии, мобилизовав детей на поиск новых жертв, но и косвенно. Эта игра разрушала последнее прибежище здравого смысла, семейные, кровные, родственные связи между людьми, позволяя абсурдным обвинениям разрастаться по законам неумолимо простой логики – кто-то что-то сказал, заподозрил, а «нет дыма без огня».
Все это подчиняется единому замыслу построения тоталитарного общества. Дело в том, что для любой тоталитарной идеологии семья – это тот Карфаген, который должен быть разрушен.
Тоталитарные системы всегда стремятся к монолитности своих рядов, требуя от своих членов абсолютной, безграничной преданности. Содержание человеческой жизни должно исчерпываться тем, что предлагает тоталитарное общество, духовные запросы всецело должны удовлетворяться господствующей идеологией. Личные связи между людьми, дружеские и семейные узы, то есть все то, что соединяет людей вне идеологии и политики, несет в себе угрозу для тоталитарного мирка. Поэтому тоталитарные системы ведут наступление на так называемые вечные ценности и стремятся уничтожить живые непосредственные человеческие отношения. Эти системы стремятся провести «массовую атомизацию» общества, чтобы безраздельно владеть душами «изолированных человеческих особей» (Арендт, 1996, с. 428–430). В Советском государстве принцип классовой борьбы последовательно распространялся на отношения родителей и детей, классовый подход к любви и дружбе стеной вставал между людьми. Гитлер тоже наступал на семью, на старые понятия достоинства и чести, эпатировал немецкую публику, рекомендовал немецким девушкам отбросить ложную стыдливость и радостно соглашаться использовать свое тело по назначению при общении с отборными арийцами и рожать «государственных детей» «для фюрера», приумножать чистую расу (Эриксон, 1996, с. 481).
«Атомизация» – это не только разобщение людей, это еще и разрушение человеческой памяти. В мире, где девальвированы фундаментальные духовные ценности и прерваны традиционные социальные связи, люди легко могут исчезать в водовороте репрессий без следа. О них некому помнить. В отличие от обычного убийцы тоталитарная система не только убивает свою жертву, но и стремится «вычеркнуть [ее] из памяти живого мира… будто жертва… вообще никогда не существовала» (Арендт, 1996, с. 563–565). Кто-то из мудрецов сказал, что в мире не прошла бы ни одна тирания, если бы у людей не было семей. Невозможно вступить в неравный бой с тиранией или тоталитаризмом, не боясь за близких. Здесь речь не только о семейных связях, а о любых, где есть душа и «судьбы сплетенье». Свободу распоряжаться своей жизнью дает только одиночество. Но в абсолютной свободе от пут любви и долга иная безысходность: человек уходит из жизни, унося с собой трагедию и тайну своего ухода. Изнутри в одиночку без сопереживания не понять ни сути, ни масштабов случившегося. Сохранились свидетельства узников концлагерей, что даже на пороге газовой камеры люди отказывались верить в то, что такое возможно. Жертвам террора, увы, далеко не всегда дано разобраться в происшедшем. Эта работа не для «разрозненных индивидов», а для тех, кто болеет, боится и переживает друг за друга, и опыт этой
