С тяжелым сердцем Даце подошла к пригорку, где начиналось ржаное поле. С другой стороны подошли Межалацис с сыном и Ванаг. Себрисы и Силабриедис были уже на месте. Валия стояла у канавы и поправляла волосы, по возможности высовывая их из-под косынки. Живая, бойкая и взволнованная, она озиралась по сторонам, словно с нетерпением ждала кого-то.
Но стоять и думать было некогда. В углу поля замелькали крылья жнейки, рожь, покачиваясь, ложилась в жидкие, но аккуратные валки.
Даце и Мария Себрис уже вязали первые снопы.
Начинался трудный и горячий день. Постепенно вставали редкие, неказистые суслоны. На другую сторону луга опустилась семья аистов, они с удивлением смотрели на гнувших спины людей, которые время от времени на минуту выпрямлялись и проводили по лицу косынкой или рукавом рубашки. Затем они снова гнули спины, сгребая охапками колосья. А солнце поднималось все выше и припекало точно в сенокос, а то и сильней.
Во время завтрака на ржаное поле явился и Вил-куп — не то сердитый, не то озабоченный, и, против обыкновения, совсем неразговорчивый: на вопрос Межалациса о сводке погоды он пробурчал что-то и, надвинув на глаза шапку, молча принялся складывать снопы в суслоны. Председатель со свидетелями, пока он, Вилкуп, ездил на молочный пункт, так и не приходил, и Вилкуп не знал, как понимать это. Парень этот, конечно, что-то затеял, но поди узнай, что! А неизвестность хуже всего. Работая, Вилкуп все время пугливо озирался по сторонам — не идет ли председатель. Но тот, как назло, задержался, видимо, в другом месте и в первой бригаде не показывался.
Валия тоже частенько и с нетерпением поглядывала на дорогу, где все еще никого не было видно. Ей приходилось трудно. Спина с непривычки болела, руки были уже в ссадинах. Пот ел глаза. Почаще бы садились, дали бы отдышаться, а то бригадира будто сам черт носит, так торопится, словно сегодня вечером светопреставления ждет. Погнила бы эта проклятая рожь, а то мучайся из-за нее в такую жару. И как на беду не едут эти из кино. Временами Валии чудился гул автомобильных моторов — она быстро выпрямлялась, бросала наземь недовязанный сноп, прислушивалась и ждала. Нет, это были не автомашины — гудел трактор.
Даце трудилась почти не разгибая спины. Ее почерневшие от работы руки так и мелькали, когда она скручивала свясла и обхватывала ими снопы. Косынка сползла на затылок, белесые волосы липли ко лбу и вискам. В напряженной работе она забыла о своих горестях и думала только о том, что рожь полна сорняка, колосья мелкие и что обмолот будет жалкий. Рубашка под тонкой кофточкой пристала к телу, как горячий компресс, и Даце решила сбегать в полдень на Мелнупите искупаться. Вечером ей у Инги репетировать устную газету. Ой, ой, от одной мысли об этом Даце становилось тошно. Сочиненный Ингой текст она вызубрила наизусть, но на прошлой репетиции на второй же фразе так растерялась, что все забыла. И заявила, что не выступит ни за какие блага, все равно у нее ничего не получится. Тогда Даце впервые увидела Ингу сердитой, со злыми слезами на глазах. Ее, конечно, можно понять — та же Валия, которая с трудом таскает теперь снопы, точно некормленая, и все по сторонам поглядывает, несколько раз показалась в библиотеке и перестала ходить, а Раймонда Межалациса ни за что не упросить взять роль потому, что ему, мол, стыдно кривляться перед людьми. Еще хорошо, что не отказался помочь устроить читальню. Председатель разрешил Инге взять немного досок, и Раймонд вместе с Эмилем по вечерам смастерили стол и скамейки. Лайзан дал светло-коричневой краски, и можно надеяться, что получится вполне приличная читальня. Но что же будет с устной газетой — об этом Даце и думать не хотелось. Она знала, что ее ждет полный провал. Но Инга ни за что не отставала от нее.
