Верность | страница 56
Восьмая глава
На хуторе «Цаунитес», с тех пор как у Алине отняли свиноферму, совсем тихо. Только иногда полает собака и изредка промычит, — увидев свою хозяйку, буренка. Как хорошо, что не надо больше возиться с чужими свиньями! А то Алине чувствовала себя прямо-таки батрачкой. Теперь она опять хозяйка у себя в доме. Теперь она сама распоряжается своим временем, как ей вздумается. Никто не может помыкать ею или упрекать ее в чем-нибудь. Упрекать? Гм! Взялся неизвестно откуда молокосос какой-то и упрекает: чего, дескать, за свиньями плохо ходит! Прямо смешно — словно у нее всю жизнь в загородке не хрюкало три-четыре откормка? И чего удивляться, если какая-то одна свинья ноги протянула. Алине не фокусница. Ухаживай сам за своими свиньями и жди, что они на одной траве откормятся и ни одна не околеет!
Алине неторопливо управляется по дому, не скажешь, чтобы это доставляло ей много радости. Она делает только самое необходимое. Да и работы-то немного — сколько им вдвоем надо? Огородом по вечерам и в обед занимается Даце, матери там делать нечего. Ну, еще корову подоить и приготовить чего-нибудь поесть. За комнатами и бельем смотрит Даце — сама захотела.
На колхозную работу Алине больше не ходит. Стара она для этого — пускай ее оставят в покое. Даце работает от зари до зари — мало им этого?
Алине выносит вымытый горшок, надевает его на кол изгороди — пускай просохнет — и обводит глазами свою усадьбу. Дом без хозяина… и зятя у нее, наверно, не будет — Даце уже двадцать пять, а ни один парень пока не заглядывается на нее. Она некрасива, да и не умеет свою жизнь устроить… Все работает да работает, как каторжная. Другие девушки больше о себе думают… Где-то в глубине души у Алине шевельнулась жалость к дочери. Даце добра к матери. И все-таки… и все-таки зять для Алине был бы как нож в сердце. Если ее сын не может ходить по этому двору, так пусть не ходит и никто другой. Если Теодору пропадать на чужбине, так пусть и тут все пропадом пропадет! Пускай Даце остается старой девой, проживут как-нибудь свой век вдвоем.
Алине ясно, что сын не вернется. Тогда, после радостной вести, что он жив, она почти поверила, что Теодор приедет домой. Но, пораскинув мозгами, поняла, что зря надеется. Зачем он приедет? В отчий дом? Какой же это отчий дом, когда ты сам себе уже не хозяин! Каждый старается жить там, где лучше. А там всем живется хорошо. И Эгон Брикснис говорит, чтобы Теодора не ждали, получили весточку, что жив, и все. И хотя Алине так хочется погладить белокурую голову сына, услышать, как он быстро и нетерпеливо восклицает: «Мать!..» — все равно лучше пускай не едет. Тут ему жизни не будет. Заклюют. Тот же «новый»… выродок какой-то, а не человек.
