Опять замечательная посадка.
Замечательная.
Просто замечательная.
Отказы всех систем. Пожар на трех палубах. Помяты пластины обшивки от носа до кормы.
Думал, первое правило космических сражений — не таранить другие корабли. Простейший здравый смысл. Начальный курс обучения.
Так нет же.
Бедовая Собака решает влететь прямо в бок большой скалы.
Теперь надо делать много работы.
Много работы, нет отдыха.
Даю потомкам задания. Заваривать, выпрямлять, ставить на место. Паять. Подключить отказавшую систему пожаротушения. Достать со складов запасные части. Установить принтеры на производство недостающих узлов.
Весь корабль — как Мировое Древо после большой бури. Ветви погнуты, побиты. Сорваны листья.
Много работы.
Много работы, нет отдыха.
Нет отдыха.
Нет отдыха на этом глупом, безрассудном корабле.
Она меня изводит.
С ней опасно.
Но я ее люблю.
Не буду отдыхать, пока не починю ее.
Нет отдыха. Работа без конца.
Вечное терпение.
Верность и преданность.
Невысказанная любовь.
И где этот древа-не-знающий гаечный ключ?
Еще одна торпеда рассыпалась искрами на непробиваемом боку «Неуемного зуда». Пока все наши снаряды продвинулись не далее устья ангара. Он, хоть и позволял вместить тяжелый крейсер класса «хищник», для ракет, рассчитанных на детонацию при сближении, а не при точном попадании представлял довольно малую цель.
Наблюдая, как торпеды штопором вкручиваются в мишень, я поймала себя на мысли: что бы сказала о происходящем поэт Она Судак? Как бы она отнеслась к обстрелу древней святыни? Я улыбнулась. Пожалуй, разразилась бы длинной и страстной эпической моралите в стиле «Озимандии» Шелли, но без его красноречивой лаконичности.
Всего год от моей последней поэмы, а мне уже трудно вспомнить, что такое — быть праздной литераторшей, и отвечающая за творчество часть мозга у меня заперта на сто замков. И в многомесячной принудительной праздности камеры я не сумела взяться за стило, чтобы выразить свои чувства. Как будто потеряла эту часть души в Галерее, где умер Адам.
Глупый мальчик Адам: даже узнав во мне самую известную военную преступницу Конгломерата, он неуклюже пожертвовал собой ради моего спасения. А я, не сумев удовлетворительно истолковать этот беззаветный поступок, лишилась способности и желания писать что-либо — для вечности или на год вперед.
Какая горькая ирония, подумалось мне. Я, на руках которой кровь целого мира, эмоционально кастрирована смертью одного незрелого и почти бесталанного мальчишки.
