Птица Сирин и всадник на белом коне | страница 44
Что зорька ясная, что день светел — все для Егория ночь темная, непроглядная. Уж второй месяц сиднем на лавке за печкой сидит. Руки без дела, как крылья перебитые, на коленях лежат, голову повесил, птицей нахохлился, молчит, думы тяжелые, как камни, ворочает.
Да… Ржа железо ест, а печаль сердце гложет.
Тихо стало в избе, невесело. Бывало, вечером станет Марьюшка рассказывать, как она днем с дочками сено в стога метала, а из травы вдруг заяц косой, как чертенок серый, выскочил и напугал их до смерти! Дашка бежать пустилась, Анька со страху присела и голову подолом накрыла, а Марьюшка в сторону отпрыгнула да на грабли наступила. Грабли-то ее вдоль спины и приласкали!
Все хохочут, а Егорий и не улыбнется. Сидит, словно каменный. А Марьюшка дальше что-нибудь веселое рассказывает, потом в сени выскочит, наревется там, но только не слышно, чтоб Егорий не знал, и вернется как ни в чем не бывало.
А бабушка Акулина слезам волю не давала, некогда было. Каждый день за травами в лес ходила и этими травами пахучими и заговорами волшебными Егория лечила.
Рано на зорьке, чтоб никто не видел и не сглазил, на речку сходит и студеной водицы принесет. Водицу эту в деревянный ковш выльет и начинает шептать: «От восточной стороны выкатилась туча грозная. Из этой тучи грозной вылетала грозная стрела огненная. Отстреляла и отшибала у раба божия Егория ломоту, родимец с белого лица, с ретивого сердца, с ясных очей, с черных бровей, из горячей крови, из черной печени. Эти слова вострей копья и вострей острого ножа, ключ в море, замок в поле. Моим словам — аминь!»
Потом ножом крест на дне ковша начертит, а воду в лицо Егория плеснет.
— Фу-ты, бабушка! — вздрогнет Егорий. — Опять ты за свое. Без толку это. Быть мне слепому на веки веков.
— Ну нет, внучек! Я от тебя, как репей от козы, не отстану. Колотись, бейся, а все надейся! С лица-то уж почти все рубцы сошли, скоро все своими глазами увидишь, коли мне не веришь.
И руками своими сухонькими, темными от крестьянской работы, какие-то листья влажные и травы горькие к глазам его приложит и белой тряпицей повяжет осторожно.
И так каждый день неустанно отсылала Акулина хворобы Егория на острые ножи, в пуп морской, к золотой щуке, что в позлащенном камне сидит, в темные леса к гнилой колоде, возле которой для хвороб и питье, и кушанье приготовлено. Верила: непременно Егорий поправится — и этой верой черные мысли его разгоняла.
Однажды осенью, когда серое небо принялось слезами унылыми землю мочить, остался Егорий в избе один с Ваняткой. Народился-таки у него мальчонка, как он и ждал. Сидит Егорий, по своему обыкновению, на лавке, молчит, а Ванятка по полу ползает и кота Терентия ловит. А кот никак не дается, ускользает из маленьких ручонок. Кому же охота, чтоб его за хвост таскали? Сел Ванятка посреди избы и давай реветь с горя!
