- Нет ничего проще.
Кляйн приподнялся на локтях.
- Вон в ту дырочку опустите вашу штучку и нажмите во-о-он ту кнопочку. И все заработает. А в это окошко смотрите.
Я сделал все, как он сказал. Установка заработала, завыла на высокой ноте. Я посмотрел в окошко. По ярко освещенной белоснежной полости бегали тоненькие красные лучики-черточки. Их было так много! В центре полости появилась бесформенная масса голубоватого цвета. Она сжималась и вытягивалась, превращаясь... превращаясь... Это был позвоночник. Ее позвоночник.
Вспыхивали лучики-черточки. Выла установка. Я завороженно смотрел, как наращиваются на голубоватые кости хрящи, жилы и бурые бескровные мышцы.
Вдруг окошко резко отлетело в сторону, а я едва удержался на ногах.
- Вы с ума сошли! - прокричал мне в ухо Кляйн, совершенно трезвый и перепуганный. - Это же... это же...
Его рука потянулась к той самой кнопочке, которая запускала и останавливала установку. Я успел перехватить его руку.
- Подождите, Кляйн, - как можно спокойнее сказал я, - пусть процесс дойдет до конца.
- Идиот! - вырываясь, крикнул он. - Там женщина! Это же конец! Конец!
Я крепко держал его, и он извивался, как в страшном танце. Неожиданно он сильно дернулся, и мы оказались на полу среди сбитых со стола пустых бутылок. Кляйн пытался встать. Я не давал. То и дело кляйновский "доктор" жалил его, восстанавливая силы. А мои силы таяли... Я не помню, как оказалось у меня в руке горлышко разбитой бутылки, не помню, о чем я подумал в тот момент, но помню лицо Кронина, мелькнувшее передо мной, и его спокойное: "Случайностей нет". Случайностей нет! Я воткнул осколок в спину Кляйна.
Меня поразила тишина. Мне подумалось, что я могу открыть глаза. Я удивился: у меня есть глаза! И... руки! И... ноги! И тут же на меня обрушились воспоминания, и самое последнее - золотой луч, бьющий в лицо. Но... вот он я... Живой! Я открыл глаза - белый потолок. Повернул голову - она послушно повернулась. Я выдержал удар золотого луча!
В лаборатории было пусто. Осколки стекла на полу. Приборы. Установка. Крышка емкости была отброшена, и... на белоснежном покрытии лежала женщина. Она казалась живой. Нет, она была живая. Только спала. Если сейчас подойти и дотронуться до ее чуть розовой кожи - она проснется и, быть может, устыдится своей наготы. Или стыд не знаком ей? И она улыбнется, просто улыбнется счастливой улыбкой первому, кого увидит. У меня похолодели кончики пальцев и резануло чем-то сладким по животу. Я подошел к емкости и потянулся к ее плечу.
