В доме старика жила Цеж, жена пропавшего за границей Сафара Кубатиева. Прежде в глазах Хадзигуа она была злой соперницей, самой счастливой женщиной на свете. Теперь Цеж лежала в пустой комнате в женской половине дома беспомощная, больная. Дряхлая старушка, родственница Саладдина, кое-как присматривала за ней. Без всякого зла на сердце заходила Хадзи в комнату больной.
— Потерпи, дорогая Цеж, — говорила лекарка. — Нужно найти кошачью лапу или крестовник. Буря стихла, пойду на поиски…
Опытная лекарка знала, где нужно искать целебные цветы и корни.
Зашла в редколесье и остановилась возле стройного клена. Покачиваются шатровые кроны ореховых деревьев. У их подножья цветут, распространяя тонкий аромат, низкие лохи. Хадзи наклонилась. Между лохами притаились паутинистые стебли с черными зубчатыми листочками. «Вот он, — прошептала радостно Хадзи, — горный крестовник. Он остановит кровь в груди несчастной Цеж».
С полной корзиной целебных трав подходит она к роднику. На бережке маленького прозрачного водоема растет одинокая ива с тонкими свисающими ветвями, покрытыми серо-зеленой листвой.
Хадзигуа опустилась рядом с ивой, запечалилась. Видимо, вспомнила весну своей жизни — весну без солнышка.
Прошла неделя, как душа почтенного Саладдина волею всевышнего переселилась в лучший мир. Тризна и погребение были устроены по шариату[21], хотя старик числился христианином. После второго приступа паралича он сам распорядился о похоронах.
Еще теплое тело Саладдина укутали в белый саван, отнесли на кладбище и уложили в глубокую земляную нишу — головой к святой Мекке.
Аллах и пророк его Магомет не поощряли пьянства, осетинские мусульмане все-таки делали маленькое исключение из корана — пили араку на поминках, а потом усердно замаливали этот грех и одаряли сельского муллу, чтобы не гневался за невинную слабость правоверных.
Знаур не знал, что ему делать здесь, среди чужих людей, в опустевшем доме Кубатиевых, и он — сам себе теперь хозяин — решил отправиться в селение Христиановское, надеясь разыскать Костю Коняхина и переехавших туда друзей по школе, братьев Кудзиго и Кудзи. Ушел и не оглянулся на дом, в котором прошли годы его детства.
Хотя Саладдин в минуты доброго настроения говорил ему «сын мой» и гордился тем, что приписал приемыша к знатной фамилии Кубатиевых, но на Знаура смотрели с некоторым презрением. «Кавдасард» — рожденный в хлеву[22] — не раз доходило до чуткого слуха ребенка.
