— Всякое дело имеет начало, середину и конец. Рисование с неподвижных предметов подвластно этому же закону, его можно выразить так: постановка, пропорции, сходство.
Начинал он с азбуки, с первой задачи: изображение линии в пространстве.
Характерны требования Чистякова к передаче формы.
— Если художник пишет голову в профиль, он должен делать это так, чтобы чувствовались и невидимые ее части.
Коста восхищался: «Как спокойно, уверенно и легко он рушит палицей трехмерного перспективного изображения теорию плоскостного, силуэтного рисунка. Это не учитель, а воитель. Мое счастье, что попал к нему. Уеду в Осетию не с пустыми руками…»
Вместе с учениками-программистами Хетагуров ходил смотреть копии картин Верещагина. Они произвели потрясающее впечатление. Молодой художник и поэт видел в них жестокий приговор глашатаям войны, завоевателям-убийцам.
«Суровая правда — вот мой учитель!» — вспомнились слова Верещагина, гордого, непреклонного человека.
Эти слова стали путеводными для Коста. До конца своих дней он смело говорил людям правду, не боясь изгнания и цепей, встречая «грудью грудь насилия».
Как вольнослушатель Хетагуров не мог участвовать в конкурсе.
«Детей-каменщиков» — свою первую серьезную работу — он принес показать любимому учителю. Несколько дней картина стояла в частной мастерской Чистякова. В одно из воскресений, января Коста пришел за ней вместе с Андукапаром, уже вернувшимся в Петербург. Вошли тихо. Ученики-программисты рассматривали картину. Чистяков и профессор Вениаминов, улыбающийся курносый старичок в безупречно сшитом новом фраке, вели беседу.
— Павел Петрович, во взгляде твоей гибнущей Мессалины мы прочитали выражение человека, совершившего непоправимую, роковую ошибку… А что можно прочитать на лице этого осетинского мальчика-каменщика?
Профессор обращался к хозяину мастерской почти как ученик, хотя по своему званию был старше адъюнкта.
— Хорошее лицо, — ответил Чистяков. — Можно сразу понять, что кто-то подходит к мальчику, скорей всего, какой-нибудь любознательный путешественник. Маленький каменщик не смутился, не потупил взора — он полон достоинства трудового человека. И даже оборванный карапуз в шляпе стоит здесь, как хозяин положения. Обратите внимание на глаза собаки. Картина таит в себе внутреннюю силу… Орленок, пожалуй, полетит.
— Ну, дай бог, чтобы его не заключили в арестантскую или золотую клетку. Не скрыть ему острых верещагинских коготков.
Вениаминов весело рассмеялся. Андукапар, застывший от удивления, наконец, оглянулся, хотел спросить: «Слышишь ли ты, Коста?»
