С детства ты не был приучен помогать старшим, хотя бы в элементарном: собрать или убрать со стола, подмести комнату, сходить в магазин. Все это делала нянька. Делала с величайшей любовью, пресекая твои неумелые попытки что-либо сделать самому. Ни я, ни мать не проявили здесь ни ума, ни характера. Так были заложены основы для возникновения и роста эгоизма, сознания естественности такого твоего положения среди взрослых.
Будучи способным мальчишкой, ты легко, на лету схватывал основное, из того, что тебе преподавалось. Возможно, ты и тогда чувствовал, что этого мало. Но твоя неразвитая воля к настойчивому преодолению трудностей, к систематичности и трудолюбию не была поставлена в необходимость воспитываться и укрепляться. Таким ты и вошел во взрослую жизнь.
Вот из каких условий и источников возникло, выросло и окрепло в тебе иждивенчество как психология. Прежде всех в этом виновен я. И теперь я не вижу для себя скидки в том, что мне было некогда, что я был неопытным воспитателем и т. д. Но еще больше виновата перед тобой и обществом слепая материнская любовь. Мать знала только одну заботу, чтобы ты был сыт, ухожен и здоров. Я и тогда видел эту слепоту. Я ссорился с матерью из-за этого. Но она нетерпеливо отмахивалась от моих упреков: «Вырастет — научится. Пусть помнит золотое детство».
И часто я бывал сбит с толку этим неотразимым аргументом. Ведь, действительно, ни у нее, ни у меня не было такого детства. В те годы, когда дети только учатся, мы уже знали нужду, недоедание и работу, с 8 до 12 лет я уже знал, как ехать с мешком и лопатой за город, чтобы, перекапывая крестьянские полоски, найти случайно оставшиеся после уборки клубни картофеля. Все было направлено на заботу о куске хлеба. И вот, вспоминая свое голодное и безрадостное детство, я поневоле остывал в своей требовательности. Думал: «Еще рано, пусть подрастет. Ведь он — представитель первого поколения людей моего класса, которое имеет возможность ощущать, что такое «золотое детство»».
Помню, тебе было семь или восемь лет, кажется, до войны. У тебя оказалось что-то в легких. Мать заохала и, не жалея сил и времени, провела тебя через множество исследований. Она добилась твоего устройства в детский санаторий под Москвой. Она ездила туда с гостинцами для тебя чуть ли не через день. Мне это казалось материнской блажью. Но она налетала на меня, как курица, которая защищает своего цыпленка.
А я уже привык доверять бдительности материнской любви. С первых дней жизни мать не пропустила ни одного посещения детской консультации, ни одного обследования, ни одной прививки. Хотя она сначала училась, а потом работала. Врачи консультации знали ее в этом отношении как образцовую мать и любили тебя как прелестного, здорового ребенка.
