Великолепным примером этого и является деятельность В. И. Ленина. Нет, его доброта не сентиментальность, не простое, пассивное сочувствие к страданиям трудящихся людей, это — активное стремление к преодолению таких страданий, это — воля, непримиримость, твердость и непреклонность, это — решимость идти на действия, даже на революционное насилие во имя уничтожения гнета эксплуататоров и осуществления высоких целей коммунизма.
Вот в этом-то, в действенности, и заключается сущность подлинного гуманизма. Абстрактный гуманизм умозрителен и сентиментален, это гуманизм на словах, без борьбы за человека, без ненависти к его врагам и ко всему, что мешает ему быть человеком. Подлинный гуманизм активен, действен и потому по-настоящему добр. Ленин потому и не любил добреньких, что сам был добрым в большом и благородном смысле слова. Все мы знаем о его отзывчивости, чуткости к людям в самые тяжелые времена для страны.
В своей записке секретарю он, сторонник самого непримиримого, самого безжалостного насилия над эксплуататорами, пишет об одной сотруднице, что если она «далеко живет и пешком ходит, то ее жалко» и ей в какие-то дни, когда нет вопросов, над которыми она работает, «можно раньше уходить и даже не ходить».
О «сокровенном понимании душевных страданий подневольного человечества», о «сострадании к тяжелой участи масс», как исходном чувстве, из которого вырастала вся революционная концепция Ленина, говорит в своих воспоминаниях Клара Цеткин. Да и как могло быть иначе? Как без самой простой, но сильной, настоящей любви к людям возможна революционная деятельность, требующая от человека полнейшей самоотверженности, отдачи самого себя? Да и что же тогда революция, как не воплощенная в действие любовь к обездоленным, страдающим от угнетения людям?
«Я возненавидел богатство, так как полюбил людей», — пишет пламенный Дзержинский в одном из своих писем. И богатство он возненавидел потому, что золотой телец «превратил человеческие души в скотские и изгнал из сердец людей любовь», а мы, говорит он о людях революции, «научились любить людей, как любим цветы». В другом месте он уточняет, о какой именно любви идет речь:
«…Ты говоришь, будто наши чувства относятся в большей мере ко всему человечеству, чем к каждому человеку в отдельности. Не верь никогда тому, будто это возможно. Говорящие так — лицемеры: они лишь обманывают себя и других. Нельзя питать чувства только ко всем вообще: все вообще — это абстракция, конкретной же является сумма отдельных людей… Человек только тогда может сочувствовать общественному несчастью, если он сочувствует какому-либо конкретному несчастью каждого отдельного человека…».
