Вдумаемся, например, в то, что говорил тот же В. Ермилов об альтруизме:
«…Социалистическому гуманизму противен альтруизм, основанный на случайности, субъективных капризах «любви к ближнему», на отвлеченной либеральной «симпатии» к человеку, а не на реальной необходимости каждого отдельного человека для всех… Альтруизм деспотичен, он требует благоговейного преклонения перед собою, как перед чем-то возвышенным, он самодоволен и, следовательно, глубоко эгоистичен… Альтруизм унизителен для человеческого достоинства… Не пора ли понять пошлость высокомерной, милостиво жалующей, благодетельствующей «любви к человеку»…»
Посмотрите, сколько унижающих, даже уничтожающих эпитетов применено здесь и в адрес каких понятий! Но позвольте, какой же гуманизм без симпатии к человеку, без любви к человеку, в конце концов, без альтруизма?
Ермилов ссылается на Маркса, который, по его словам, «приходил в негодование, когда слышал мещанские, мелкобуржуазные сентиментальные вопли о том, что настоящий социалист должен занимать позиции альтруизма», и, видимо, на этом основании он приходит к итоговой формуле: «альтруизм буржуазен».
Но прочитайте письмо Маркса Мейеру: «Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о собственной шкуре»[8].
Разве это не альтруизм?
Перечитайте работу Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» — сколько там той же самой муки о человечестве, о человеке, превращенном в машину, о страдающих матерях и голодающих детях. Разве это не альтруизм?
А вдумайтесь в те характеристики, которые, в противовес эгоизму буржуазии, Энгельс дает английским рабочим: «Рабочий значительно более отзывчив в повседневной жизни, чем буржуа… Бедняки больше подают друг другу, чем богачи беднякам»; «для них каждый человек есть человек». Он очень одобрительно говорит о гуманности рабочих, об их обходительности, приветливости, об умении сочувствовать тем, кому плохо живется, обо всем, что с точки зрения этического максимализма, вслед за Ермиловым, нужно было бы взять в кавычки.
А откуда вырос Радищев? «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвленна стала».
А Ленин?.. В одной дискуссии, например, завязался совершенно удивительный спор: был ли Ленин добрым? Люди слышали и люди читали, что Ленин был против добреньких, бесхребетных либералов, против слащавого сюсюканья и всепрощения — и вот догматизм и начетничество привели их к этому странному спору. Но разве «добренький» и «добрый» одно и то же? «Добренький» предполагает мелкость души и отсутствие высоких нравственных критериев в оценке людей и, в конце концов, утонченную эгоистичность; «добренькому» не хочется тревожить, утруждать себя исследованием и оценкой людей и обстоятельств, решением трудных вопросов, и потому он старается угодить и тем и этим. А «добрый» — это человек широкой и большой души, человек, отзывчивый на горести и нужды людские, готовый разобраться и вмешаться в эти нужды и помочь людям. «Добренький» не может ненавидеть, потому что ему все равно. У «доброго» ненависть — оборотная сторона его добра, он принципиален и активен, он не может терпеть то, что мешает добру. Поэтому он способен на действия, усилия, даже на жертвы, на которые «добренький» никогда не пойдет. Истинная любовь деятельна.
