И в то же время именно у Горького мы видим вдохновенный и пророческий взлет «ввысь», утверждение высочайших нравственных идеалов человека, «когда люди станут любоваться друг другом, когда каждый будет как звезда перед другим» — так мечтает о будущем Андрей Находка («Мать»).
Каждый человек — звезда, каждый человек — творец и венец жизни!
А сопоставим с этим другие, ленинские слова: «Каждая кухарка должна научиться управлять государством». Или понятия нашего времени: «Человек человеку — друг, товарищ и брат», «Свободное развитие человеческой личности». Вот вам как бы пунктир, но пунктир ясный, «жирный», определяющий линию нашего общественного развития. То, что раньше, у великих гуманистов, было предметом высокой мечты и глубоких прозрений, то теперь записано в программе строителей коммунизма как пункт, подлежащий реализации: как нам вести жизнь, как строить отношения человека к человеку, и человека к обществу, и общества к человеку. Этим определяется и лицо нашей жизни, и ее воздух, развитие общества и самочувствие человека, и наш сегодняшний день, и завтрашний день, и конечное осуществление наших высоких целей!
И в этом отношении мой анонимный оппонент из Магнитогорска абсолютно прав: «Нужно повернуть гуманизм к большинству, к народу», ибо в счастье большинства, в благе народа и заключается основная, высшая цель коммунизма. Все дело в том, как это понимать.
Интересна в этом отношении дискуссия по вопросам гуманизма, проходившая в Институте мировой литературы имени А. М. Горького на тему «Гуманизм и советская литература». Остановлюсь на ней в той мере, в какой она имеет не узколитературный, а общий, принципиальный интерес.
Возражая, например, против принципа безоговорочного приоритета общего над личным и вытекающей отсюда страдальческой жертвенности, В. Ермилов, выступая на дискуссии, увязывает это с не изжитой еще до конца «философией» периода культа личности, когда «односторонность проявлялась в тенденции к игнорированию счастья живущего и работающего сегодня поколения людей; счастье современников сводилось иногда лишь к счастью думать о счастье поколений грядущих; историческая необходимость героических жертв и лишений абсолютизировалась порою до такой степени, что возводилась во всеохватывающий этический принцип»[7].
Это последнее положение очень ярко в той же дискуссии выразил писатель Чингиз Айтматов ссылкой на одну повесть, где героиня тонет, спасая колхозных овец во время наводнения.
