А если на Делницкой улице раздавались звуки военного марша, я стрелой вылетала на улицу и могла бы шагать следом за солдатами хоть на край света. Забыв обо всем, я подчас оказывалась далеко от дома, в незнакомых местах. Но только подует ветерок, я, словно вылупившаяся из яйца черепашка, почуяв воду, находила, следуя изгибам реки, дорогу домой.
В хорошую погоду в соседних палисадниках заводили граммофон, репертуар был невелик, да и граммофон хрипел. Я слушала с восторгом и быстро запомнила слова. Однажды я пропела маме: «Когда закурю, тебя уложу, тебя полюблю…» Она отвесила мне такую затрещину, что навсегда вбила слова в мою память, они засели там словно гвозди.
Папа относился к шлягерам снисходительней, как-то он повел меня в театр. Из кукольного театра я сразу попала в Национальный. Его размеры и простор поразили меня еще сильнее, чем костел, меня охватили восторг и страх. Мы сидели в первом ряду второго яруса, и я не осмеливалась положить на барьер руку, опасаясь, как бы не сверзиться с этой высоты.
Папа билета мне не покупал, я сидела у него на коленях и с замиранием сердца ждала, что вот-вот этот красивый балкон рухнет вниз вместе с нами.
И все же я радовалась, что мы сидим не внизу, под гигантской люстрой. Я не сводила очарованных глаз с этого сверкающего золотом чуда и ждала, когда оно оторвется и поплывет по воздуху, это напряженное ожидание было мне приятно: с большим удовольствием полюбовалась бы я катастрофой. В полном неведенье насчет моих фантазий, папа объяснил мне, что есть особый железный занавес — на случай пожара, — и я с нетерпением ждала, когда же наконец театр начнет гореть.
— Что написано над занавесом, там, наверху, сумеешь прочесть?
Я напрягаю зрение, буквы совсем не такие, как в книжках, но я не сдаюсь и медленно, громко читаю: «Народ — себе»[22]. Вокруг смеются.
— Народ — себе! — с удивлением повторяет папа. — Ну, дочка, богатство народу не грозит.
Стало темно, грянула музыка. Страх прошел. Просто его никогда и не было. Когда на сцене загорелись огни, я забыла, что сижу над пропастью, и сказка началась.
Папа сидит, я стою перед папой и, если б он не обнимал меня своими сильными руками, наверное, шагнула бы навстречу танцорам, моя душа трепещет и вьется над сценой, словно ночная бабочка с опаленными крылышками.
Мы молча возвращаемся домой, во мне все еще звучит музыка, я иду на пальчиках — ведь я королева кукол, я ожившая кукла, я взлетаю вверх, и юбочка моя красиво колышется. Дома со мной нет сладу, я либо утыкаюсь в книгу, либо бегаю на цыпочках, изнемогаю от упражнений босиком или в тапочках, лишь бы достичь балетной легкости, все сама, без чьей бы то ни было помощи или совета.
