Штепка вцепляется в мою руку, она боится за меня, но вскоре, позабыв обо мне, отпускает. Штепка и сама поддалась очарованию бегущих волн, воды, которой не страшны оковы моста и она широко разливается по открытой равнине.
Пока только начали засыпать рукав реки, еще только строится Либенский мост, и вода, необузданная, властная, кротко лижет теплыми волнами ноги человеческих детенышей. Мы разулись, очарованно разглядывая свои омываемые течением пальцы, получившие свободу, в них тычется мелкая рыбешка, подплывает пятно мазута или радужная масляная клякса, и вода уходит, а мы остаемся, прикованные к берегу. Прохладу заслоняет легкая, без боли, печаль.
Мы отдираем от платья шарики репейника, вытаскиваем из волос цепкие семена куколя, пуговки лопуха и приносим их в жертву реке. Она уносит их вдаль, нам пока еще неведомо, что вместе с ними вода уносит и отведенное нам на жизнь время.
Из-за Штепки я впервые познакомилась с костелом. Мои родственники, и с отцовской и с маминой стороны, в церковь не ходят. Штепкин папа — коммунист, но детей крестил. Возможно, это было уступкой кому-нибудь из родни, а может, он считал, что детей надо воспитывать в страхе божьем.
Не знаю, была ли верующей Штепка, но по воскресеньям она являлась к нам утром чисто вымытая, с бантом в светлых волосах и в лакированных туфельках. Подобное превращение в который раз вводило мою маму в заблуждение, и она со спокойной совестью доверяла меня Штепкиным заботам. Лакированные туфельки были у меня тоже, но праздничная эта обувь, несомненно, изобретение дьявола — на ней видна даже самая легкая пыль. То и дело приходилось балансировать на одной ноге и полировать блестящий носок туфли об икру другой ноги — в этом искусстве мы достигли подлинной виртуозности.
Мы вдвоем благопристойно вышагивали вдоль бесконечной ограды. Штепка, полагая, что я еще малое дитя, читала про себя хулиганские надписи на заборах и тумбах. Мне это неприятно: я так мечтала научиться читать и писать и, если бы у меня оказался кусок мела, я нарисовала бы какую-нибудь простую картинку. Картинок на стене полным-полно всяческих — на любой высоте, любых размеров. Сквозь дырку от выпавшего сучка мы заглядывали на железнодорожные пути, наши отцы никогда не брали нас с собой в этот таинственный мир, нам полагалось ожидать их у входа за хлипкими мостками.
Мы проходим под виадуком, поезд обдает нас мглистыми клубами дыма, я с восторгом гляжу на дым, пока в глаз мне не попадает уголек. Штепка вытаскивает его чистым воскресным платком.
